Языки современной поэзии

Зубова Людмила Владимировна

Лосев превращает в художественный текст и указание на такую существенную закономерность языковых изменений: значение слова, находящегося на пути к обессмысливанию из-за фразеологизированного употребления (например, в качестве постоянного эпитета), нуждается в дополнительном подкреплении (ср. дублирование значения при заимствовании иноязычных слов: в анфас, передовой авангард, короткие шорты):

Незримый хранитель могучему дан. Олег усмехается веще. Он едет и едет, в руке чемодан [47] , в нем череп и прочие вещи. Идет вдохновенный кудесник за ним. Незримый хранительнад ними незрим. («ПВО» [48] ) [49]

47

Возможность сдвига в строке А. С. Пушкина Незримый

хранитель могущему даниз «Песни о Вещем Олеге» заметил А. Крученых: Незримый хранитель могу-чемодан(см.: Крученых, 1992: 5).

48

Лосев, 1999-а: 75.

49

К этому заглавию Лосев дает сноску: «Песнь Вещему Олегу», посвященная также тысячелетию крещения Руси, Артуру Кёстлеру, Л. H. Гумилеву, А. С. Пушкину, коню и змее.Словарное значение аббревиатуры «ПВО» — ‘противовоздушная оборона’.

Следующий пример касается грамматики:

Их имена, Господи, Ты веси, сколько песчинок, нам ли их счесть, с размаху мокрой рукой шлепнет прибой на весы. В белом кафе ударник рванет рубаху. («Путешествие» [50] )

Лосев, иронически наблюдая забвение и смысловое опустошение формы весисо значением ‘знаешь’ (от глагола вдети),предлагает новую образную мотивацию слова, основанную на созвучии древнеславянского веси— ‘ведаешь’ и современного просторечного весить— ‘взвешивать’. Форма весив значении ‘взвешиваешь, употребленная как псевдоархаизм, демонстрирует отчаянную попытку человека, утрачивающего культуру, все же понять значение слов — хотя бы и не так, как они представлены в исходных сакральных текстах, но все же, по существу, верно.

50

Лосев, 1999-а: 37.

В стихотворении «ПВО» выражение гой ecuпри сохранении лексического и грамматического значения глагола ecu(2-е лицо настоящего времени глагола быть)травестировано переосмыслением компонента гой.Бывший императив глагола гоити— ‘жить, здравствовать’ представлен существительным гой— ‘нееврей’.

Еще некрещеному небу Стожар от брани и похоти жарко. То гойкуна койку завалит хазар, то взвоет под гоемхазарка: «Ой, батюшки-светы, ой, гой ты еси!» И так заплетаются судьбы Руси. Тел переплетенье на десять веков записано дезоксирибо- нуклеиновой вязью в скрижали белков, и почерк мой бьется, как рыба: то вниз да по Волге, то противу прет, то слева направо, то наоборот [51] .

51

Там же: 75.

Архаизмы и псевдоархаизмы — важнейший элемент в поэтике Лосева. Именно расхождение между исходным значением древней формы с ее современным восприятием часто становится смыслообразующим фактором:

Се возвращается блудливый сукин сын туда, туда, в страну родных осин, где племена к востоку от Ильменя все делят шкуру неубитого пельменя. Он возвращается, стопы его болят, вся речь его чужой пропахла речью, он возвращается, встают ему навстречу тьма — лес— топь блат. («Се возвращается блудливый сукин сын…» [52] )

52

Лосев, 1999-а: 72.

В этом тексте слово лессовмещает в себе разные грамматические значения. Оно стоит одновременно в именительном падеже единственного числа и в архаическом родительном множественного числа — с нулевым окончанием.

Современным формам существительных в сочетаниях типа без плодов, от городов, из лесовсоответствовали старославянские и древнерусские формы без плод, от город, из лес.Нулевое окончание в родительном падеже множественного числа сохранилось у некоторых слов: полк солдат, без сапог, мешок яблок.Конкуренция старых и новых окончаний привела к вариантности: килограмм помидорови килограмм помидор,а также к противоречивости нормативных установок (не объяснимых никакой логикой): без носков,но без чулок.

У Лосева совмещенная грамматическая омонимия замаскирована двойной синтаксической отнесенностью: слово лескак именительный падеж читается в ряду тьма — лес — топь,а как родительный в параллелизме с конструкцией топь блат(перифраза строки Пушкина Из тьмы лесов, из топи блатиз поэмы «Медный всадник» [53] ). Грамматическая двойственность изобразительно моделирует не только

непроходимость лесов и болот, но и затрудненность, с которой блудный сын может воспринять родной язык через чужую речь. Слово блатв таком тексте может быть воспринято и как слово в значении ‘привилегия знакомому’. Выражение в страну родных осинуже заранее настраивает на тему языка и заимствований (вся речь его чужой пропахла речью),отсылая к строке И. С. Тургенева (на язык родных осинв эпиграмме переводчику Шекспира Н. Х. Кетчеру) [54] .

53

Пушкин, 1977-в: 274.

54

Вот еще светило мира! / Кетчер, друг шипучих вин; / Перепер он нам Шекспира / На язык родных осин(Тургенев). См. подробнее: Крепс, 1984: 91.

Грамматическую двусмысленность можно видеть и в таком фрагменте:

Я похмельем за виски оттаскан. Не поднять тяжелой головы. В грязноватом поезде татарском подъезжаю к городу Москвы. («Я похмельем за виски оттаскан…» [55] )

Форма Москвыв дательном падеже имитирует безграмотную речь в поезде (в диалектах и социальном просторечии формы дательного и родительного падежей часто зеркально противоположны литературным: к сестры поехал, у сестре был).Нарушение нормы в данном случае восстанавливает первичное значение слова город —‘ограда’. Текст допускает и прочтение формы Москвыне топонимом, а, как в древнерусском языке, собирательным этнонимом (Москвакак чудь, меряи т. д.; возможно, как братва, татарва).

55

Лосев, 2000-б: 38.

Стихотворение вошло в сборник 1985 года «Чудесный десант». В 1999 году Лосев объяснил появление строчки подъезжаю к городу Москвыособенностью русской речи татар:

В голове крутилось из моего старого стихотворения: «В грязноватом поезде татарском подъезжаю к городу Москвы». Возвращаясь из Ульяновска, я по совету Ковенчука прислушался к хрипу вагонного репродуктора, и правда, оттуда трещало: «Граждане пассажиры, поезд прибывает в столицу нашей родины, город Москвы». Ы как падежное окончание норовит заменить собой другие с ордынских времен. «Из гласных, идущих горлом, выбери „ы“, придуманное монголом» и т. д. <…> Трубецкой писал, что звук «ы» попал в восточнославянские языки — из тюркских. Москва как татарский город — общее место в русской поэзии.

(Лосев, 1999-б: 58)

В заголовке этого текста «Москвы от Лосеффа» прочитывается и просторечно-диалектный дательный падеж формы Москвыи в то же время именительный падеж, свойственный конструкции типа Евангелие от Матфея.Кроме того, окончание – ыв старославянском и древнерусском языках содержалось в именительном падеже слов бывшего склонения на *u (праславянское [у] долгое) — слов типа свекры, церкы, мъркы, букы, тыкы( свекровь, церковь, морковь, буква, тыква).Топоним Москва(<— Москы)вполне вписывается в этот ряд [56] .

56

Этимология этого топонима не вполне ясна, но его склонение в памятниках письменности позволяет отнести слово именно к склонению на *u (см.: Фасмер, 1986-II: 660).

Анахронизм и аграмматизм органичны в стихотворении «И жизнь положивши за други своя…» — в повествовании о князе, вернувшемся с того света:

И жизнь положивши за други своя, наш князь воротился на круги своя, и се продолжает, как бе и досель, крутиться его карусель. Он мученическу кончину приях. Дружинники скачут на синих конях. И красные женыхохочут в санях. И дети на желтых слонах. Стреляют стрельцы. Их пищали пищат. И скрипки скрипят. И трещотки трещат. Князь длинные крылья скрещает оплечь. Внемлите же княжеску речь. Аз бех на земли и на небе я бе, где ангел трубу прижимает к губе, и все о твоей там известно судьбе, что неинтересно тебе. И понял аз грешный, что право живет лишь тот, кто за другы положит живот, живот же глаголемый брюхо сиречь, чего же нам брюхо стеречь. А жизнь это, братие, узкая зга, и се ты глядишь на улыбку врага, меж тем как уж кровью червонишь снега, в снега оседая, в снега. Внимайте же князю, сый рекл: это — зга. И кто-то трубит. И визжит мелюзга. Алеет морозными розами шаль. И-эх, ничего-то не жаль [57] .

57

Лосев, 2000-б: 83.