Языки современной поэзии
Шрифт:
В основе сюжета — унижение слабого изнасилованием, закрепление за ним самого низкого места в иерархии замкнутого общества, например, в тюрьме, в армии. В жаргоне это называют словами опустить, запетушить,а униженного — словом петух.Этот петухстановится в тексте Лосева символом человека в момент экзистенциального кризиса, в котором он проявляет себя как тварь и как творец. Самое низкое сопрягается с самым высоким, что определяет и стилистический контраст лексики, первая строфа написана на грубом экспрессивном просторечии, а сразу после слова запетушили,которым заканчивается эта строфа, появляется высокий стиль.
Не исключено, что это стихотворение тематически связано с одним из ранних стихов Бродского «Петухи» — о юношах-поэтах, отправляющихся за жемчужными зернами в навозные кучи [69] . Мы нашли его сами. / И очистили сами. / Об удаче сообщаем / собственными голосами [70] . В русском языке есть слова и словосочетания, в которых метафорические значения слова петухвыражают
69
Несомненно, одним из источников стихотворения Бродского является басня И. А. Крылова «Петух и жемчужное зерно».
70
Бродский, 1992: 22.
Наблюдения над поэтикой Лосева завершим анализом стихотворения, которое представляет собой рассуждение на тему палиндромической зеркальности русского местоимения я[ja] и английского I[aj]:
ИГРА СЛОВ С ПЯТНОМ СВЕТА I Я не знал, что умирает. Знали руки, ноги, внутренние органы, все уставшие поддерживать жизнь клетки тела. Знало даже сознание, но сознание по-настоящему никогда ничего не знает, оно только умеет логизировать: посколькусердце, желудок, большой палец правой ноги и проч. подают какие-то сигналы, можно сделать вывод, что жизнь данного тела близится к концу. Однако все части тела, в том числе и производящий сознание мозг, были не-я. II Я нематериально, не связано непосредственно с телом и поэтому не может ощущать умирания и верить в смерть. Я — перемещающаяся мимолетная встреча разных импульсов мозга, яркая световая точка в пересечении лучей. (Или тусклая.) Голограмма? Нет, точка, пятно света, потому что не имеет своего образа. Я нематериально, не имеет своего образа, как невидимый звук j в слове/букве Я. Заврался. Отчего ж невидимый? В кириллице наклонная палочка в Я (вертикальная в Ю) и есть j. Палочка, приставленная к альфе, — Я. Палочка, приставленная к ОУ, — Ю. (Две потерянные над этими йотами точки ушли в ё.) III Что, сынку, помогла тебя твоя метафора? Нет, не помогла. Метафора всегда заводит в болото. Но другого Сусанина на нас нет. IV «Я, я, я» ужаснувшегося Ходасевича — jajaja — визг: айайай! V Как в школе. «Спорим, что не сможешь сказать „дапис“ десять раз подряд и не сбиться». Как дурак доказываю, что могу. «Александра Марковна, а Лифшиц ругается!» VI «Серожелтого, полуседого…» Из зеркала на поэта смотрят звуки уже еле шелестящего имени — как тут не завизжать от тоски: ай-ай-ай! Aй — это английское я, I, — вот она, вертикаль-то. Только здесь невидима. Русское я — йа. Английское I — ай. йа / ай. ja / aj. Желая вы — разить себя, человек выдавливает самый нутряной из звуков: jjjjjj. После такого усилия как не вздохнуть самым легким из звуков: аааааа. А можно наоборот: легкое а закрыть внутренним j. Русское я открывается наружу, английское I замыкается в себя. Вот мы и снова вляпались в чушь. VII Лучше вернуться к неверному световому пятну. Попляшет, подрожит ни на чем не держащееся, и нет его. Совсем нет? А отпечаток света на сетчатке другого? Другой закроет веки, и вот он, тот свет я. Откроет, еще раз закроет, тот свет слабее. Проморгается — и нет отпечатка. Ничего нет, кроме темноты. А в ней, уж точно, ни альфы, ни йота. Только слоги тем, нои ты [71] .71
Лосев, 2000-а: 18–20.
Всё
В этом нетипичном для Лосева верлибре, исследующем потерю сознания как потерю ощущения собственного «я», говорящем об умирании как о разрушении речи, важно, что замена русского местоимения 1-го лица английским осуществляется движением языка вспять. Здесь имеется прямая отсылка к стихотворению Ходасевича «Перед зеркалом» (1924):
Я, я, я. Что за дикое слово! Неужели вон тот — это я? Разве мама любила такого, Желто-серого, полуседого И всезнающего, как змея? <…> Да, меня не пантера прыжками На парижский чердак загнала. И Виргилия нет за плечами — Только есть одиночество — в раме Говорящего правду стекла [72] .72
Ходасевич, 1989: 174.
Образ пугающего зеркала со всей его символикой инобытия-небытия, заданный Ходасевичем, Лосев развивает образом звукового палиндрома. Метафорой инобытия-смерти в народной культуре является и принадлежность персонажей чужим странам, переход на чужой язык.
Обратим внимание на то, что у Ходасевича в этом тексте есть строка А глядишь — заплутался в пустыне,которая откликается у Лосева мотивом телесного развоплощения, заданным Пушкиным в стихотворении «Пророк». У Пушкина развоплощение перед духовным рождением сопровождается невнятным звучанием, утратой языка. Духовной жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился, / И шестикрылый серафим / На перепутье мне явился <…> Моих ушей коснулся он, / И их наполнил шум и звон<… > И он к устам моим приник, / И вырвал грешный мой язык, / И празднословный и лукавый <…> Как труп в пустыне я лежал, / И Бога глас ко мне воззвал [73] .
73
Пушкин, 1977-а: 304. В тот же сборник, что и стихотворение «Игра слов с пятном света» (Лосев, 2000-а), входит текст «Как труп в пустыне. Июнь 1959 года».В нем Лосев говорит о том, как вместо армейской присяги, вменяемой в обязанность новобранцам, он принял собственную присягу не служить злу.
У Лосева распад языка словесно обозначен в первой же строке стихотворения. Образ распада основан и на аграмматизме словосочетания, и на раздвоении смысла. Слова Я не знал, что умираетможно понимать по-разному. При одном толковании чтосоюзное слово, и тогда фраза означает ‘я не знал, что именно, какая часть тела умирает’. Другое понимание может быть основано на восприятии слова чтокак союза, и тогда фраза предстает грамматически неправильной по отношению к нормативной конструкции я не знал, что умираю(ср. строку Лосева Я сидит, скучаетиз стихотворения «Песня» [74] ).
74
Лосев, 1999-а: 65.
Развоплощение представлено и переключением грамматического рода. Сначала Лосев замещает Я-субъект субъектом-существительным среднего рода, естественно согласованным с предикатом в среднем роде: знало даже сознание.В начале второй строфы средний род появляется при субстантивном употреблении слова Я. Я нематериально,далее предикатом местоимения яв автометафоре становится субъект женского рода: Я — <…> встреча<… > точка<…> голограмма.
Образом разрушения языка, знаком умирания в тексте оказываются и канцеляризмы: поскольку; данного тела; в том числе; производящий сознание мозг.
Распад языка изображен и противоречивыми словосочетаниями — например, оксюмороном в заглавии текста пятно света,синэстезией (объединением разнородных ощущений) невидимый звук.Этот алогизм далее развит фразой Из зеркала на поэта смотрят звуки уже еле шелестящего имени.
Строка Две потерянные над этими йотами точки ушли в ёнамекает на матерную лексику, которая тоже может быть одним из знаков разрушения языка и личности.
В начале третьей строфы слова Что, сынку, помогла тебе твоя метафора?перефразирующие знаменитую фразу Гоголя из повести «Тарас Бульба», функционально приравнивают метафору к врагам. В соответствии с этимологией слово метафораозначает перемещение.
Четвертая строфа демонстрирует неизбежное превращение звуков местоимения яв звуки междометия ай— крика ужаса, боли и одновременно в звуки укоряющего междометия айайай.
Тема укоризны продолжается в пятой строфе, которая изображает подростковые забавы со словами, получающими в потоке речи неприличное звучание. Воспоминание о детстве один из образов движения времени вспять, обратности. Строка Спорим, что не можешь сказать «дапис» десять раз подряд и не сбитьсяперекликается со стихотворением «Левлосев», построенным на превращении повторяемых слов в невнятную последовательность, переструктурирующую речь: Левлосевлосевон <… > онононононон.