Языки современной поэзии

Зубова Людмила Владимировна

В первых двух строчках стихотворения обозначены два противоположных состояния души, изображена раздвоенность ощущений, которая и задает интенцию грамматической неоднозначности слов. Динамизируя устоявшиеся в языке синтаксические связи, Левин приводит в движение субстанции, свойства, действия и заставляет слова обмениваться функциями. Это связано с воспоминанием о прошлом языка, с языковыми фантазиями, может быть, образами будущих слов. Так, подразумеваемые инфинитивы *стреть, *уныть, *одеятьпредставляют собой утраченные звенья словообразования. А потенциальные инфинитивы для глагольных форм барахло, простынязагадочны и призрачны.

И при частеречных, и при семантических трансформациях автор осуществляет своеобразную ревизию языка, создавая смысл и сюжет из намеренно неправильного, но вполне возможного понимания привычных слов.

Сюжетообразующей является и фонетика. Каждая строка фрагмента с именами содержит плавные звуковые переходы от одного имени к другому: лежит пол( яна, а на) ней; Полина ( илиже Еле)на; а может Л( иза и за)раза; а может О( ля и лелея).

Имя Полинаявляется в тексте

фонетически производным от слова поляна(человек сливается с природой в фонетическом образе), союз илипредваряет появление имени Елена,а звуковой комплекс л ижена стыке слов или жеведет к имени Лиза,активизируя его созвучность с глаголом лизать.Эта псевдоэтимология поддерживается словом зараза.Имя Оля,возможно, тоже оказывается здесь по ассоциации с заразой: в 80-х годах появилась песенка со словами: Спит, спит, спит / Оля с кем попало, / А про СПИД, СПИД, СПИД / Оля не слыхала [459] . Имя Оляпроявляет себя как возможное деепричастие, так как следующее имя — Лилия— дано сразу в виде деепричастия лелея(ср. архаико-поэтическое название цветка лил'eя).Сочетание Оля и лелеяявляется также производным от созвучного фразеологизма холить и лелеять,вполне естественного в деепричастной форме.

459

Группа «Анонс», 2007.

Конечно, то, что мы видим в этом стихотворении, можно назвать и омонимическими каламбурами, но сгущение грамматических трансформаций в тексте дает представление о возможностях иной категоризации понятий, язык приводится в состояние первозданного хаоса с его архаическим синкретизмом и тут же гармонизируется заново поэзией превращений, то есть осуществляется деконструкция.

Особенно наглядно принцип деконструкции проявляется на примере существительного боециз строки а я такой всего боец.Левин переосмысливает слово, оставляя в неприкосновенности его морфемный состав.

Это слово в стихотворении могло бы восприниматься как семантически производное от словарного боец— ‘воин’, но здесь акцентируется не преемственность контекстуального значения, а его независимость. Можно представить себе такую логику в конструировании авторского слова: общелитературное значение слова боец— не единственно возможное для языка. То, что этим словом назван активный и в идеале смелый деятель, системно закономерно, но исторически случайно, ибо система допускает и образование слова от глагола бояться.Существует слово боякас тем же корнем (оно употребляется в языке детей или применительно к детям). Следовательно, нормативное лексическое значение боец— ‘воин’ не основано на системной необходимости, оно не определяется ни составом слов, ни способом словообразования. А если так, то корень — бой-противоречив по смыслу (энантиосемичен). Слово трусслишком порицательно, языку нужен и его более мягкий, необидный синоним, которым и могло бы стать слово боец.В стихотворении слово боецдвусмысленно: с одной стороны, бойцом можно было бы назвать мужчину, активного в отношениях с женщинами, но местоимение всегопридает этому слову противоположный смысл.

В лингвистические эксперименты Александра Левина вовлекаются все грамматические категории — и классифицирующие, и словоизменительные.

Рассмотрим пример, связанный с категорией рода: стихотворение «Тридцать первого числа…» [460] . В этом тексте лексическая омонимия, наложенная на перемену грамматического рода, — не просто игровой прием, а такой элемент поэтики, который придает тексту трагическое звучание:

Тридцать первого числа в небе лампа расцвела, тыща жёлтиков стояла, а кругом трава росла. Грозди белые с каштанов грузно свешивались вверх. Мы носили нашу сумку в продуктовый магазин, мы меняли наши деньги на картошку и батон, мы смотрели, что бывает тридцать первого числа. Тридцать первого числа лета краснаяпришла. Пудель белая бежала, мелким хвостиком трясла. Серый ворон хрипло крякал шерстяною головой. С червяком скакал довольный предпоследний воробей. Кот мяукал христа ради, разевая нервный рот, с ним задумчиво ходила кошка, полная котят. Тридцать первого числа жизнь весёлая была, даже музыка играла тридцать первого числа. В третьем-пятом магазине мы купили молока. Нам играли трали-вали в полыселой голове. Мы смотрели мульти-пульти в минусовые очки, и тягучим чёрным мёдом солнце плавилось во рту. Тридцать первого числа наша очередь пришла, чья-то ласточка летела. Лета краснаятекла. А за нею, ближе к ночи, нам отведать довелось асфоделевого мёда на цветущем берегу, где стоим мы, прижимая к нашей призрачной груди две картонные коробки с порошковым молоком [461] .

460

Другие примеры перемены грамматического рода в стихах Левина см.: Зубова, 2000: 262, 265–266, 271–273, 275–277, 290–293, 296–297.

461

Левин, 2007: 149–150.

Первое употребление словосочетания лета красная— традиционный поэтизм фольклорного происхождения лето красноесо сдвигом в роде. Замена среднего рода женским имеет прочную опору в народном языке: это диалектная утрата среднего рода словами с непроизводной основой в результате редукции заударного слога [462] . В той же строфе и слово пудельменяет свой род, напоминая историю слова лебедь,у которого есть то же определение, но в качестве постоянного эпитета: лебедь белая.

462

Дополнительной причиной изменения могла быть и аналогия слов из той же лексико-семантической группы: зима, весна, осень.Ср. с франц. 'e t'e‘лето’, изменившим женский род на мужской под влиянием других названий сезонов (Пауль, 1960: 318; Есперсен, 1958: 266).

Трагический смысл приобретают и самое обыкновенное обозначение даты, и вся образная система текста. Автор изображает действия, которые, вопреки обычным ситуациям, не направлены на результат (Мы носили нашу сумку в продуктовый магазин) [463] и свойства, не характерные для предметов и существ в их обычной жизни. Ворон оказывается не черным, а серым [464] ; слова с шерстяною головойбыли бы уместнее для изображения зверя; ворон не каркал,а крякал.То, что ворон крякал <…> головой,можно понимать не как абсурдную избыточность, типичную для наивных философов из прозы Андрея Платонова, а как изобразительный элемент: ворон как будто поднимает голову вверх (или кивает головой), ожидая смерти всего живого, хотя умереть предстоит и ему.

463

Комментарий А. Левина в письме к Л. В. Зубовой: «Ну, прагматический смысл тут вполне даже имеется. Стихотворение написано в начале 90-х, тогда дефицит продуктов еще не кончился, в одном магазине купить разом все нужные продукты было невозможно, приходилось обходить по три, по пять. Вот и выходило, что таскаешь туда-сюда пустую сумку, как будто это и было абсурдной целью похода».

464

Комментарий А. Левина: «Это традиционное неразличение горожанином разных птиц — ворона и вороны. Поскольку в ороны у нас не живут, а ворон полно, то всякий городской ребенок, а также многий взрослый полагает, что это одно и то же. Так что с бытовой точки зрения вполне логично крупного, толстого самца серой вороны называть вороном» (в письме к Л. Зубовой).

Картина беззаботного лета постепенно наполняется едва уловимыми тревожащими деталями, они накапливаются, и становится ясно, что это признаки конца света. Появляется чья-то ласточка —вероятно, мандельштамовская [465] .

Знаменитые строки Мандельштама про ласточку ведут за собой тему забвения [466] , и далее следует строка Лета красная текла(теперь Летас заглавной буквы).

465

Ср. строки: Когда Психея-жизнь спускается к теням / В полупрозрачный лес, вослед за Персефоной, — / Слепая ласточка бросается к ногам / С стигийской нежностью и веткою зеленой(«Когда Психея-жизнь спускается к теням…» — Мандельштам, 1995: 152); Я слово позабыл, что я хотел сказать. / Слепая ласточка в чертог теней вернется(«Я слово позабыл, что я хотел сказать…» — Мандельштам, 1995: 152).

466

Мандельштамовский подтекст можно видеть и в сочетании асфоделевого мёда:стихи Мандельштама Еще далёко асфоделей Прозрачно-серая весна…(Мандельштам, 1995: 140) — тоже о неузнаваемом приближении смерти. «Асфодели(сем. лилий) — в Греции цветы траура: на асфоделевых лугах в Аиде, по греч. мифам, находят приют души умерших» (Мец, 1995: 548).

Перемена рода влечет за собой омонимичное существительное, оно придает другой смысл слову красная(теперь красная —‘кровавая'). Вслед за тем и глаголы пришла, теклаобнаруживают свою полисемию. То есть оказывается, что слово пришлауже при первом появлении относилось не только к наступлению лета, но и к смерти (возможно, что женский род слова смертьи дал первый импульс сдвигу лето—> лета—> Лета).А слово теклаподходит не только для того, чтобы говорить о реке, но и для того, чтобы сказать о времени. Совсем стертая языковая метафора течение временинаходит опору в одинаковом звучании слов лето(‘одно из времен года’) и Лета(‘река забвения’ или ‘река времен’). Это стихотворение Левина оказывается связанным и с предсмертными стихами Г. Р. Державина «Река времен в своем стремленьи…».