You raped my heart

salander.

Кристина поспешно вытирает пальцами щеки, моргает, стряхивая влагу с ресниц. И втягивает носом воздух. Зря. Известка тут же оседает в носоглотке. И девушка кашляет. А Эрик крепко держит ее за плечо.

— Пошли, — голос скрипучий, клокочущий в горле. Такой привычный.

Кристина запинается на этой мысли. Потому что среди истерзанных камней, горящего вдалеке пожара, запаха гари и мелкой пыли, стелющей глаза, она кое-что понимает.

Эрик стал для нее привычен.

Вот так просто. Практически естественно. Аж тянет рассмеяться в голос. Громко и зычно. Но не время и не место. Но мужчина этот

больше не вызывает у нее опасений. Любопытство, интерес, желание понять и узнать. И еще то самое чувство, от которого ее напряженные соски царапают майку. Даже сейчас оно колышется в ней, когда девушка смотрит на широкой разворот его плеч и мощную шею. Как сука во время течки. Это отвратительно. Должно так быть. Но внутри что-то ликует.

Он толкает ее в плечо. Кристина спотыкается. Колени сминаются камнем. Эрик же даже не помогает ей встать. Ноги у нее еле гнутся, мышцы одеревенели, а низ живота продолжает тянуть болью.

Ты был прав.

Ей хочется прошептать это, бросить мужчине в спину. Признать свое поражение.

Я — слабая, Эрик. Ты выиграл. Но запомни, что пытаться идти дальше я никогда не перестану.

Это все мысли. Клубятся, налезают друг на друга. И шаг, потом снова один. Локти, костяшки, колени в кровь. Когда-нибудь до мяса. До мраморной кости. Она знает.

— Кристина, мать твою, да приди ты в себя! — Его лицо так близко, и он трясет ее за плечи. — Я оставлю тебя здесь, девочка. — Шипит он своим низким голосом. — Приходи в себя. — И удар по щеке. Отдается звоном в мозгу, бьется в сознании. Даже такой слабый, почти неуверенный. И осознание кренится ближе к миру реальному, чем к эфемерному.

Девушка трясет головой, различает очертания разрушенного коридора и разваленных стен. Ноги ступают по мелким камням и каменной крошке. Шаг за шагом. И Кристина трет виски, все больше возвращаясь к мгновению, к настоящему. И вместе с осознанием приходит боль. Такая колючая, едкая, что девушка кривится.

— Что произошло? — Голос ее тихий и ломкий.

— Ямы больше нет, — говорит Эрик, огибая огромный камень, что явно был потолком. Кристина следует за мужчиной, и ей в глаза бросается алый сгусток, застывший на поврежденных плитах. Девушка в который раз зажимает рот рукой. Это тошнота. Не сейчас.

Теперь голова гудит постоянно, будто что-то скребется о череп изнутри. Кристина сильно хмурит брови и еле терпит. Отвлекают лишь ногти, которые девушка запускает в собственную кожу. Так действительно легче. Отвлеченнее. Отрешеннее.

— Эрик?

— Ну что? — Она не видит, но легко может представить, как он закатывает глаза.

— Так что произошло?

— Послушай, — он резко останавливается, и девушка чуть не налетает на него. Когда мужчина поворачивается, она сталкивается с его глазами. Те горят чумным огнем. — Заткнись. Ты меня уже заебала. Не время и не место говорить. — Голос у него — раскаленная сталь. — Поэтому захлопнись и не давай мне повод думать, что ты в конец тупая.

Кристина молчит. Грубо. Резко. В стиле Эрика. И поджимает губы. Она думала о чем-то ином? Вот он. Во всей красе. И все сказанное им было еще столь гуманно. Она понимает, осознает, догадывается.

— Можно еще один вопрос? — Тихий, осторожный голос, пока они идут, как кажется, по нескончаемому, петляющему

коридору. И откуда только мужчина знает, куда идти?

Плечи у Эрика напрягаются, движение становятся затянутее. Ему не нравятся расспросы, разговоры и прочие вещи. Кристина осознает. Но все же.

— Как думаешь, Эдварда могло придавить камнем?

И вот тогда он разворачивается. Замирает в паре шагов от хрупкого, маленького существа, кутающегося в старую толстовку. Эрик рассматривает ее неспешным, изучающим взглядом. От него не ускользает ни одна деталь: ни пышные синяки на коже, ни заплаканное лицо, ни трясущиеся губы. Девчонка. Юная и неопытная. А ведь храбрится, хорохорится. Дура.

— Думаю, могло, — протягивает он и снова разворачивается. А Кристина все стоит и чего-то ждет от него. Идиотка. Такая тупая. Аж больно становится вдалеке за грудиной, кровоточит. Эрик — это просто Эрик. И все.

Когда они заворачивают за один из многочисленных углов, то девушка вскрикивает. Застывает, замирает, с поднесенными ладонями ко рту, и в глазах ее пляшет ужас. Черти в Аду гогочут. Кристина не сомневается.

— Нет, — шепчет она, даже не пытаясь скрыть слез. – Нет.

Перед ней на бетонном полу раскинулось тело. Оно изогнуто в неестественной позе. Руки и ноги приняли столь непривычные углы, что составляют геометрическую фигуру. Человек так выглядеть не должен. Кристина плачет, когда смотрит на кровавую кашу вместо одной части лица, когда видит, как тяжелая балка переломила позвоночник пополам. Она рыдает. Кэм не заслужил такой участи.

— Хватит, — рычит Эрик, а она мотает головой. — Пошли. Иначе я тебя здесь брошу.

— Катись к черту, ублюдок! — Крик сквозь слезы. И горло сипит.

— Дура.

Сильные руки обхватывают ее за талию, тащат в сторону. А Кристина пытается вырваться. Ее попытки кошачьи, а перед глазами — маревая пелена. Она не знала, что жизнь такая. Мутная, неправильная, ломаная. Так не должно быть. Это как-то дико, античеловечно.

— Пусти, — скулит она, а Эрик перехватывает ее руки и крепко сжимает их.

— Успокойся, — голос у него тихий, но от него веет холодом. — Иначе я вставлю кляп тебе в рот. Серьезно. — Кристина всхлипывает. — Мы почти пришли. — Всхлип еще сильнее. И такие неожиданные слова от него. — Люди умирают, девочка. Смирись. Этот мир жесток. — Поддержка? Скрытая, завуалированная, латентная, но она. И горло больше так не давит.

Когда молодые люди оказываются на улице, то девушка вертит головой — она не понимает, где они очутились. Какие-то старые, заброшенные здания, скособоченные и кривые, с выбитыми стеклами и разрисованными граффити стенами. Пошлые фразочки, вульгарные и грубые. Так думает Кристина, когда бегло смотрит на них, скользит взглядом по буквам.

— Кристина! — Девушка только поворачивает голову, как ее обнимают теплые руки и стискивают так сильно. Мягкие, ласковые и столь знакомые. — Ты живая, — с придыханием выдает Трис. Глаза у Приор блестят ненормальным блеском, лицо, как и руки, все выпачкано. Но сердце в груди подруги бьется гулко. — Живая, — Трис улыбается и снова крепко обнимает Кристину.

— Живая, — отзывается та почти с настоящей улыбкой, утыкается носом в волосы Трис и ощущает малую долю покоя. А потом слышит.

— Эрик.