You raped my heart

salander.

Они идут молча. Эрик время от времени дает знаки, останавливает группу. Они прячутся по стенам и углам. Кристина замечает, как очертания бесхозных, неприветливых домов сменяются черно-белой гаммой и правильными линиями. Искренность — ее родная фракция. Ее и Питера. Может поэтому Эрик взял ее с собой? Ведь кто лучше знает Искренность, кроме ее бывших членов? Кристина фыркает. Вполне правдоподобное объяснение. Вряд ли имеется иное.

Ее взгляд время от времени буравит затылок Эрика. Мощный и кряжистый. Кристина и сама не знает, но отчего-то сглатывает. То ли нервное, то ли что-то еще. Она старается сосредоточиться, но взгляд ее то и дело ловит широкий разворот плеч. Девушка пытается понять, смотрит

ли она на этого человека по-новому после того, что сделал вчера Юрай. Она признается в том, что бесстыдно, постыдно хотела Эрика. Ее тело желало его, тянулось к нему, горело такой дикой похотью, что она могла в ней сгореть заживо. Признаваться себе в этом сейчас просто и легко. Потому что появился Юрай, потому что теперь обо всех желаниях касательно Эрика можно говорить в прошедшем времени. Ведь так? Кристина смотрит на его затылок и с каждой секундой все больше и больше убеждается, что так. И ее это несказанно радует.

А потом что-то происходит. Задумалась, попалась. Она понимает, что звучит выстрел, что пуля прошивает стену рядом с ней, и на землю падает каменная крошка. Кристина вскрикивает, закрывает голову руками, приседая, прижимается к стене и слушает удары своего сердца. Она крепче сжимает в обеих ладонях пистолет. Не страшно, просто адреналин. То ли убеждает себя, то ли верит в это. Бросает взгляд в сторону. Питер ловко отстреливается из своего укрытия. Тем же заняты блондинка и лысый парень. Лишь Эрик куда-то пропал из ее поля зрения.

Дураки. Идиоты. Кристина запрокидывает голову и ударяется о камень затылком. Специально. Неужто они думали, что пробраться на территорию любой фракции будет так просто? Дурость. Девушка вдыхает воздух полной грудью и встает на ноги, она делает шаг чуть в сторону, отрываясь от стены, выставляет пистолет вперед и тут снова что-то происходит. Но это уже не внешнее, это внутри. Ее руки начинают предательски дрожать, пальцы до сих пор не слушаются, ладони потеют. И накатывает паника. Кажется, Кристина не может стрелять. Она видит, как прямо на нее наставляют черное дуло пистолета, как чужие руки спускают курок, как летит пуля, а потом ее тело врезается в стену. С такой силой, что у нее, кажется, хрустят кости. Девушка чуть поворачивает голову и встречается глазами с лютым, злым взглядом.

— Ты ебанутая? — Хватка пальцев Эрика на ее локте такая, что Кристине жжет кость. Он прижимает ее всем своим телом к кирпичной стене, давит на ее плечи и выпирающую кость бедра. Девушка хочет освободиться, задышать, потереть ушибленные места. — Не рыпайся, — цедит мужчина. Он упирается одной рукой в стену рядом с ее головой, во второй же руке крепко сжимает пистолет и чуть опускает голову. Эрик шумно дышит и стоит так напряженно. И тут Кристина кое-что понимает.

Перестрелка все продолжается. Она слышит свист пуль, рассекающих воздух. А этот человек стоит и закрывает ее собственным телом. Эрик, ты серьезно?

========== Глава 20 ==========

Он до сих пор чувствует изгибы ее тела, прижатого к каменной стене. Кость бедра у девчонки острая, режущая, кость плеча колкая, а тело маленькое и хрупкое. В его ноздрях до сих пор витает отголосок ее запаха: человеческого пота, страха и чего-то еще, принадлежащего лишь самой Кристине. Эрик морщится.

Ну эту девку на хуй.

Вот так грубо, матерно и беспардонно. Потому что мужчина зол, потому что вены на его шее угрожающе вздыбились, потому что пальцы его подрагивают, а костяшки так знакомо зудят. Ему хочется разнести что-нибудь, к чертовой матери, не оставить камня на камне. Потому что операция провалилась, потому что одного из афракционеров подстрелили, потому что Питер вел себя как идиот всю обратную дорогу, подначивая бледную и напуганную Кристину.

— Захлопнулся! — Эрик так рявкает на Хэйеса,

что последний чуть не запинается ботинком о камень. Один из бывших лидеров Бесстрашия же думает о том, что его окружают одни имбецилы. Девчонка его сторонится, словно он ее может ужалить, отравить своим ядом. Правильно. Пусть эта дохлая сука трясется за свои кости, а то ведь он ненароком разорвет ее.

Эрик не говорит с Кристиной. Для ее же безопасности. Тупая, такая тупая. Не умеешь — не берись, не умеешь — не мешайся. Он не думал, что ее сломанные кости настолько вскрыли, вспороли безволие в ее душе. Девчонка. Женщина. Все они такие. И мужчина убеждается в этом раз за разом.

По возвращению в лагерь афракционеров, Эрик тут же оказывается в отведенной ему комнате. Он по-прежнему лидер, у него по-прежнему есть привилегии. И это четырехугольное помещение к ним относится. Комната простая, практически аскетичная, чем-то напоминает ему собственную комнату в Яме, сгоревшую, превратившуюся в пепел, в каменные останки. В душе мужчины шевелятся какие-то доселе незнакомые, чуждые для него чувства. Ему действительно жаль, что родная фракция разрушена, что все повернулось так, что ему приходится делать то, что он делает.

Эрик знает, что черен, знает, что эмоции за его грудиной бьются так люто, что могут прорвать грудную клетку, знает, что кулаки его словно свинец — могут превратить в кровавое месиво чужое лицо, знает, что нельзя ему перечить, говорить с ним не по делу, просто трогать. Он дик и неприручен. Зверье. О да, его научили этому. Повторяли эти слова раз за разом, тыкая носом в багряные, густые сгустки крови на гладком линолеуме. А шестилетний мальчик рыдал.

Я вырос зверьем. Ты рад?

И вот сейчас Эрик не знает отчего зол больше. То ли от собственной неудачи, то ли от слов Тори Ву. Четыре, несравненный, чертовый Четыре вернулся с победной улыбкой на лице. Его девица тут же бросилась к нему на шею. Ее тонкие руки застыли на плечах Итона, и Эрик скривил губы. Миндальничают на людях. Совсем стыд потеряли. Он отвернул голову, чтобы увидеть склоненный подбородок Кристины и Юрайя Педрада рядом с ней. Они говорили, а Эрик смотрел. Следил за движениями девчонки, чуть ли не физически ощущал, как Юрай улыбается ей. И это его злило. Глухо и беспричинно.

В тебе слишком много боли.

Так когда-то сказал ему Макс, растягиваясь в таком знакомом черном кожаном кресле, стоящим в его кабинете в Яме. Только вот Ямы нет, нет и кресла. Но Эрик согласен. Он понимает, как жил, что делал, как его воспитывали и что это принесло. Его ли это был выбор? Хороший вопрос. Это просто все хрень. Тупая, непроходимая хрень, такие дебри, что дышать тяжело, и грудь спирает, воздух застревает в горле и не протолкнуть его через глотку. Совсем херово.

Четыре хлопали по плечу, кричали, его мамаша улыбалась, стоя на своем железном балконе и вцепившись тощими пальцами в перила. Еще одна сука. Сродни Мэттьюс. Будто Эрик не видит и не знает. Бабы хотят власти. Это смешно, ей-богу. Женщины слабы, безвольны, глупы. Он знает. Он видел. Пусть Джонсон играется покуда может, а потом все изменится. Эрик отчего-то улыбается. Ну хоть одна хорошая мысль за целый день, принесший сплошные разочарования.

И еще слова Тори Ву.

Такие простые, брошенные совершенно невзначай, но сознание мужчины не хочет их отпускать. Он зацепился за них. Они горят в его мозгу, бьют и точат подкорку, злят его. И такая волна злобы, агрессии черной патокой поднимается откуда-то изнутри, из самых глубин души. И Эрика накрывает.

— Кристина целовала Юрая, — говорит ему Тори Ву, прислонившись плечом к косяку в его комнате. Стоит с черными волосами по плечам и едва темнеющей кожей в свете электрической лампочки. — Подумай об этом, — добавляет женщина, разворачивается и уходит.