Юлька в стране Витасофии (сборник)
Шрифт:
— Строящий корабли плотник не может знать то, о чем осведомлен вылепливающий амфору гончар, — пожал плечами долговязый. Миролюбивое поведение противника подействовало на него успокаивающе. — Философия становится специальностью, это неизбежно.
Чтобы не стоять, девушки прошли в зал и сели за стол рядом с Брианом, слушавшим, как и они, дискуссию.
— Аристотель напрасно отдал предпочтение формальной логике перед диалектикой, — продолжил Аристарх. — Это обусловило такую ошибку Аристотеля, как уменьшение значения движения. У Платона движение — главный принцип существования, причем движение по кругу
— Ты не точен, — покачал головой долговязый. — У Аристотеля пространство и время выступают как «метод» и число движения, то есть как последовательность реальных и мысленных событий и состояний. А то, что Аристотель предложил позже рассматривать пространство и время как самостоятельные сущности, первоначала мира, в итоге себя оправдало.
— Он сделал это, отодвинув в сторону субстанциальность движения, — с горечью произнес Аристарх. — Вспомни Прометеевы заветы: греческая цивилизация сумеет развиваться только на основе движения. Но мы об этом забыли, пока вслед за Владыкой Пространства и Властительницей времени не пришла Вечность, отняв у людей надежду на бессмертие. Формулой движения завладели римляне, потом — варвары, а Греция превратилась в захудалую страну.
Юлька почувствовала, как при имени «Прометей»[67] у кого-то по соседству перехватило дыхание, словно перед опасностью. Это было мимолетное ощущение, которое тут же прошло, но память осталась, и, искоса взглянув на безмятежные лица Мышки, Совы и Бриана, Юлька подумала, как мало она о них знает, и не ошибочно ли это знание.
— Вы говорите о Прометее, подарившем людям огонь и научившем их ремеслам? — вмешалась в дискуссию Юлька.
— Да, — мельком взглянув на Юльку, ответил Аристарх, и обратился к долговязому оппоненту: — Пора идти, нас ждут.
Философы ушли.
— Собираемся! — взглянув на своих спутников, сказала Юлька. — Пора ехать, хотя нас никто не ждет.
Вскоре подвода путешественников тряслась на ухабах проселочной дороги.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
По случаю ярмарки все пять ворот Брайтона, — к Юлькиному удивлению, город окружала высокая крепостная стена, — были распахнуты настежь.
Заминка случилась из-за отсутствия у путешественников денег для уплаты въездной пошлины («Вы мне ничего — и я вам ничего!» — объявил, позевывая, старший таможенник), и Юлька уже собралась расставаться с подводой, как вдруг проезжавший мимо на вороном коне высокий черноволосый юноша, заметив расстроенное Юлькино лицо, швырнул таможеннику золотую монету.
— Пропусти иностранок! — крикнул он таможеннику. Обернувшись к Юльке, юноша вежливо произнес:
— Я — Ромео Монтекки.[68] Прошу вас стать гостями нашего дома.
— Спасибо! Очень признательны! — растерянно ответила Юлька.
— Особняк расположен на центральной площади, — пояснил юноша. — Приезжайте! Я предупрежу родителей.
Хлестнув коня, юноша ускакал.
— Учитывая наше безденежье, удачный выход из положения, — хмыкнула Сова. — Поговаривают, Монтекки враждуют с Капулетти, но мы этой вендетте посторонние.
— Поедем в суд,
Вместо ответа Бриан молча взмахнул кнутом.
Брайтон был похож на только что сделанную игрушку. Многоэтажные дома, вытянувшиеся вдоль широких, одетых в бетон улиц; разукрашенные особняки; яркие, завлекающие покупателей магазинные витрины — все это радовало взор и останавливало внимание. Но Юлька, бросая взгляды на городские картины, постоянно возвращалась мыслями к выразительному лицу Ромео. Конечно, она читала Шекспира и в свое время немало поплакала над трагической судьбой веронских любовников, но это было в другой жизни, — той, что осталась на Земле. А сейчас… Неисповедимы пути судьбы и, может быть, не зря заинтересовался Ромео иностранной девчонкой.
Свернув в переулок, подвода покатила мимо невысокого решетчатого забора, окружавшего небольшой парк с покрытым тиной прудом. Увиденная в парке сцена настолько поразила путешественниц, что они попросили Бриана остановить подводу. Посередине пруда, очень похожего на болото, был закреплен столб с вывеской «Народ», вокруг которого бродила толпа одетых в лохмотья мужчин и женщин. Попадая на глубину, мужчины и женщины с головой окунались в жижу. Тех, кто пытался выбраться на берег, сталкивали обратно дюжие парни в мундирах с надписями на груди: «армия», «милиция», «прокуратура», «судьи», «налоговая», «таможня».
Вокруг пруда в мягких креслах, распивая шампанское, сидели важные господа в разноцветных одеяниях. Возле каждого из них развевался на флагштоке флаг и высились транспаранты с лозунгами: «Заграница нам поможет», «Государство — это я», «Мне — по потребностям, остальным — по возможностям». Дружелюбно улыбаясь, господа подбадривали народ возгласами: «Мы с вами!», «Для вашего блага!», «Процветание в единстве!».
Периодически один из сидящих поднимался с кресла, швырял комок грязи в соседа, тот отвечал ему тем же, после чего они учтиво раскланивались и под аплодисменты присутствующих занимали свои места.
Изредка кто-нибудь из господ украдкой убегал в кусты и возвращался в одеянии другого цвета и с туго набитым портфелем.
— Что это? — изумилась Мышка.
— Депутаты. Перед выборами. Тренируются, — проворчал Бриан и поехал дальше.
Вскоре показалось здание суда. Покинув козлы, Бриан отправился выяснять, куда сгружать мешки, посоветовав путешественницам пройти в зал судебного заседания и ознакомиться с работой местных служителей Фемиды.
Осторожно зайдя в просторное помещение, Юлька и ее спутницы присели на краешек стульев, почтительно слушая, как наряженный в судейскую мантию мужчина задает вопросы бледным от волнения участникам процесса.
— Последнее слово, истец: на какой сумме вы готовы остановиться?
— Не более тридцати процентов от исковых требований, — умоляюще произнес седой старик. — Мне еще с прокурором делиться.
— Ваши аргументы легковесны и судом учтены не будут, — покачал головой судья и повернулся к худому, как щепка, субъекту:
— Какие доказательства у ответчика?
— Сорок процентов, ваша честь! — усмехнулся худой.
— Солидные доводы, — отметил судья и встал. За ним поднялся весь зал.