Юность Екатерины Великой. «В золотой клетке»
Шрифт:
Екатерина решила все же не стоять – ноги подкашивались, она присела на краешек диванчика и указала гвардейцу на соседнее кресло.
«Что же он молчит?!»
«Она, моя Катя – великая княгиня! И что мне теперь делать?! Зачем-то дверь закрыли на ключ, будто я ее одним ударом не смогу выломать… Боже, Господи, зачем ты меня сюда привел?!»
– Я искал тебя… вас… – опять, забыв французский, заговорил на русском Орлов.
– Получается – нашел, – тихо ответила ему Екатерина, боясь смотреть на великана, что загораживал ночное небо в окне. А внутри уже все трепетало, сладостно, томно, не давая дышать и мутя рассудок.
– И что… как же теперь… – попытался заговорить
– Что искал – лестно, не забыл – мое счастье, – призналась Екатерина, невольно улыбаясь на его смущение. Она наслаждалась:
«Зацепила, зазанозила я тебя, удальца! Не короной моей или положением моим прельстился, а мною!»
– Что же ты сидишь как камень?
– Робею, – признание прозвучало неожиданно и для Екатерины, и для Григория, но именно такое чувство он сейчас испытал, оказавшись в покоях великой княгини. Раньше ему было безразлично: служанка, крестьянка, графиня или купчиха. Это были просто женщины, привлекшие внимание лукавым взглядом, серебристым голосом, чарующим смехом, особой, чисто женской статью или, наоборот, мальчишеской худощавостью и озорством. Он и сам не знал иногда, что влекло его к пышнотелой красавице, а что отталкивало, заставляло забыть вчерашнюю влюбленность. Орлов радовался жизни, пригоршнями черпал ее подарки, до дна испивая чарующую чашу удовольствий, что так щедро дарила судьба. Встреча с Екатериной действительно зацепила его, опутала невидимыми нитями и заставила признаться – все имеет конец. Конец разгульной удалой жизни, потому что он нашел ту, с которой ему хотелось быть всегда. Он понимал: возможно, его избранница замужем, но готов был идти до конца, украсть любимую, добиться у Церкви развода, ждать, да что угодно! Положение великой княгини разрушило его планы до основания. Орлов ощущал себя разбитым. Он потерялся, испугался и расстроился одновременно. Он желал бы оказаться сейчас в кабаке и пить, пить до омертвения хмельное вино, только чтобы забыться, убежать от горькой правды – он не смеет покуситься на семью наследника престола. Он должен встать и уйти. Навсегда забыть «свою Катю».
«Встать и уйти!» – приказал себе Орлов, но продолжал сидеть и пялиться на великую княгиню. А она поняла, интуитивно почувствовала – нужно разрушить ту стену, которую мужчина возвел между ними. Либо она сейчас что-то придумает, либо потеряет его навсегда. Она должна для своего счастья что-то предпринять. Не сделает – не сможет жить потом, воздуха не хватит, чтобы дышать; свет померкнет, и поглотит ее этот тусклый убогий мир без него, единственно желанного мужчины.
И Екатерина решила бороться за него.
– Ну вот, не слышал, что ли, корсаж мне горничная перетянула больно, помоги, ослабь. А то пока тебя разговоришь, шнуровка меня уморит, – провоцируя словами к действию, Екатерина подошла к нему и повернулась спиною, зацепив ворохом юбок, пробуждая от оцепенения.
Встала и замерла.
Глаза закрыла, про себя молитву творя.
Дыхание задержала, в ожидании: решится или нет?
«Эх, Гришка, видать, судьба такая: не сносить тебе буйной головушки!» – резко поднялся Орлов, с обреченностью умирающего на смертном одре поняв: никуда он не уйдет, не отступит! Будь что будет! Не будет ему жизни без Катеньки! Знать, Бог испытание послал. Только грешен и слаб Григорий, не выдержал… Не обнял ее, лишь подул по обнаженной шее, плечам, заставив задрожать. И, словно мстя ей за тайный страх перед высотой ее положения, начал медленно расстегивать мундир. Она же слыша шорох, не смея обернуться, дышала часто и покорно ждала: не ушел!..
Но когда же?..
Что же?..
Наконец почувствовала – Орлов начал ловко расправляться со шнуровкой корсажа, ослабил тесемки, на которых крепились нижние юбки и фижмы, они с шорохом упали к ногам… Вот и желанные, теплые, большие и сильные руки на ее талии, но нет, перебежали, обманув, к бедрам… и вообще ушли.
«Что же он медлит?!»
– Ах! – вскрикнула Екатерина, когда Орлов наконец-то обнял ее и прижал так сильно, что стянутый корсаж показался пустяком. Она попыталась вывернуться и повернуться к нему лицом, не удалось, удержал, не пустил. И Екатерина не сдержалась, выкрикнула, не тая обиды:
– Почто мучаешь меня? Вижу: желаешь!
Он ослабил объятия и повернул ее к себе лицом, небрежно откинул выбившуюся прядь из прически, провел по плечу рукой, нежно, трепетно, робко.
– Больно мне, Катя! Душе моей больно!
– Сумасшедший ты мой! – проговорила Екатерина, ловя его взгляд. Поймала, утонула в любви, притянула голову к себе, привстала на цыпочки и приникла наконец-то к губам, которые так долго не хотели дарить ей ласку. И закрутилась страсть, что так долго ждала. Выплеснула неистовство и жажду, что копились в разлуке. Опалила огнем неиссякаемого желания, заставив вновь забыть о месте и времени, о разнице положений и вельможах, танцующих на балу, что хватиться в любой момент могут его или ее. Что грешат, уж и речи не было, да можно ли грехом назвать то, что их связало навек, бросило в искренний пламень?
Начинались Святки. Время балов, гуляний, маскарадов. Екатерина забыла, что такое грусть и одинокое коротание вечеров с книгами или перешептывание с Дашковой. Она слушала вполуха увещевания подруги, какие-то планы о преобразовании России, вынужденно общалась с различными вельможами и сенаторами, но стоило часам пробить полночь, великая княгиня удалялась к себе и на люди боле не выходила. Спустя время через укромную дверь, ведущую в гардеробную, на узкую лесенку выскальзывал молодой офицер. Он быстро, стараясь остаться незамеченным и не наделать шума, спускался вниз и исчезал из дворца, ловко впрыгнув в карету, что всегда в одно и то же время его ожидала. Так, два раза в неделю Екатерина отправлялась к Орлову.
Оставалось двенадцать часов до свидания, когда в покои вошел Петр Федорович, с бледным лицом и дрожащими губами, выждал, шикнув на фрейлин, и обождав, пока они дружной стайкой удалятся, скороговоркой проговорил:
– Кажется, время пришло. Только что меня посетил духовник государыни Елизаветы Петровны, она соборовалась… Что делать, Екатерина?!
Растерянность и испуг передались и великой княгине, она задержала дыхание и встала, замерев и пристально глядя супругу в глаза – не ослышалась ли?
– Идемте к ней.
– А если нас не пустят? Если Шувалов…
– Кто таков Шувалов?! Отправляйте первого гонца в Ораниенбаум, пусть будут готовы и ждут приказа. – Екатерина тоже побледнела, но быстро взяла себя в руки. – Шувалов не имеет тех прав и обязанностей, что возложены на нас, Ваше Высочество. В это время мы имеем право и обязаны быть подле императрицы! Не посмеют помешать! Идемте.
Когда оказались у дверей в спальню, великокняжескую чету одновременно охватила робость, они переглянулись и взялись за руки, совсем на миг, лишь бы только ощутить поддержку, но тут же отпустили друг друга и вошли в жарко натопленную опочивальню Елизаветы.