Юность в яловых сапогах
Шрифт:
Краем глаза я вижу, как со страшным грохотом от стены отодвигаются макеты территории училища и караулов номер один и два. Мои товарищи по одному исчезают в черных ящиках. Один, второй, третий…
– Двигайся! – слышу я громкий шепот Юрки. Кто-то, стучась головой о верхнюю сторону ящика, пытается освободить место для следующего курсанта.
Я словно просыпаюсь и бочком, бочком подбираюсь к отодвинутому ящику. Другой ящик уже задвинут. Там сидит человек пять, словно семечки в огурце. Подобравшись к спасительной щели, я просовываю ногу внутрь убежища.
– Ну, куда ты?! –
– Двигайся! Сейчас всех сдам! – огрызаюсь я.
– Да нет здесь уже места! Лезь в другой! – почти кричит Фома.
Я понимаю, что мне деваться некуда. Завидуя своим юрким товарищам и кляня себя за тупость и не находчивость, я встаю у окна и обреченно ожидаю своей участи. Рядом со мной встают еще двое таких же, как и я невезучих курсантов. Мы понуро смотрим на дежурного офицера и незаметно поглядываем на задвинутые к стене ящики с макетами.
Наконец все стихает. Все, кто хотел и мог спрятались. Из ящиков еле слышно дыхание удачливых сослуживцев. Полковник, терпеливо ждавший окончания сцены, словно в детстве досчитал до ста и громко известил об этом.
– Девяносто девять, сто! Я иду искать! Кто не спрятался я не виноват! – он подходит к нам и начинает перепись населения. – Итак! Фамилия?
– Петров! – печально выдыхает первый из нас.
Переписав нас, Гасанов подходит к ящикам и отодвигает первым тот, в котором прячутся Юрка, Фома и Тупик.
– Можно вас переписать? – спрашивает он издевательским тоном, дежурный ждет, когда на свет появляются мои товарищи и переписывает и их. Потом очередь доходит и до следующего ящика. Переписанные, бормоча матерные слова, отряхаясь и отдуваясь, встают рядом с нами.
Через полчаса в комнате появляется запыхавшийся Чуев. Он растерян и напуган не меньше нашего. Глаза у него не выспавшиеся, но широко раскрытые и какие-то ошалелые. Его отзывает в сторону Гасанов и они о чем-то недолго шепчутся. Потом вдвоем они подходят к шеренге возмутителей спокойствия, врагов воинских уставов и дисциплины. Гасанов сверяет свои списки с Чуевым. Никто не назвался не своими фамилиями. Все оказались честными, если здесь уместно это слово.
Чуев произносит краткую речь, клеймя нас позором. Потом, махнув с горечью рукой, отправляет нас по койкам. Мы, опустив головы бредем к своим спальным местам. На душе у каждого скребут кошки. Что будет дальше, никто из нас не знает.
Лежа в кровати я слышу, как кто-то подскакивает и бежит в туалет.
– Ты куда?! – строго спрашивает этого бегуна голос Чуева.
– В туалет… - успевает бросить курсант и, не успевая добежать до туалета, извергает на паркет рвотные массы.
* * *
– Карелин! – окликает меня командир роты, когда и равняюсь с ним и прикладываю руку к правому виску.
– Я!
– Подойди сюда! – он стоит на входе в пустую курилку и докуривает сигарету. Потом заходит внутрь туда, где в центре стоит большая урна.
Я захожу под навес, прохожу в центр и останавливаюсь перед ним. Он делает затяжку и выпускает дым вверх. Потом в нерешительности смотрит
– Сколько у вас было бутылок водки? – задает он мне немного странный вопрос, сразу беря быка за рога.
– Одиннадцать… - отвечаю я, сомневаясь в правильности своего ответа, так как не помню, что говорил раньше. Но вспоминаю, что все так говорили, и смотрю уже смело ему в глаза.
– Ты что, дурак?! – Чуев вскипает, но тут же успокаивается. – У вас была одна бутылка и ту вы не успели распить! Вы только открыли ее и тут пришел Гасанов! Он сразу же вызвал меня. Я пришел в роту и вылил водку в очко!
Я стою и не верю своим ушам. Изумленный взгляд моих честных глаз заставляет немного смягчиться всегда сурового командира роты.
– Ты меня понял? – немного вкрадчиво продолжает капитан, своим тоном намекая мне на что-то.
– Понял, товарищ капитан… - я начинаю понимать сказанное своим командиром.
– Иди и передай тогда всем! – он отворачивается и достает дрожащей рукой еще одну сигарету, пытаясь ее прикурить на ветру.
– Есть! Разрешите идти? – уже бодро и даже задорно спрашиваю я.
– Иди!
Я ухожу и направляюсь в казарму. Мой рот невольно раздирает улыбка. Внутренности торжествуют, сердце бьется, как большой барабан из музроты, а внизу живота кто-то бегает взад и вперед. Значит Чуев нас прикроет! Он уже прикрыл! Понятное дело, прежде всего он, конечно, волнуется о себе! Но спасая себя он спасает и нас! Как выглядит командир роты у которого произошла грандиозная пьянка? Как хороший командир мог такое допустить и пропустить?! А как выглядит командир, у которого личный состав хотел, но не смог нарушить положения уставов? Такой командир заслуживает если не поощрения, то уж явно не наказания! Ведь он предпринял все возможные меры и усилия и не допустил разложения коллектива. В глазах командования училища Чуев будет выглядеть не слабым офицером, а настоящим, бдительным командиром роты. Но и мы уже не злостные нарушители дисциплины и уставов, не горькие пропойцы, а шаловливые дети, вставшие случайно на скользкую дорожку, но благодаря отцу-командиру вовремя остановленные и направленные на путь истинный. К нам уже не гуманно применять жестокие меры и нецелесообразно строго наказывать. Значит самые худшие последствия нашего мероприятия не должны наступить.
В казарме я подхожу к Тупику, он сидит на своем табурете и подшивает воротничок.
– Слушай, сейчас разговаривал с Чуевым… - мой брат по несчастью не отрывается от своего дела.
– Ну и, что? – не поднимая глаз спрашивает он.
– Говорит, чтоб я всем передал, что у нас была только одна бутылка и….
– …и что он ее вылил в очко.
– А ты откуда это знаешь? – искренне удивляюсь я.
– Так он уже всем об этом сказал. Ты не первый… - Тупик продолжает подшивать. Он спокоен и сосредоточен.