Юность
Шрифт:
– О как… – снова переглядки, – и опереться на ети плантации можно будет, коли нужда возникнет?
– Именно, – только капля пота, проползшая по виску, выдала волнение юного офицера. Или это всё же жара? – Опереться не только в путешествиях, используя как постоялые дворы и укреплённые пункты, но и при необходимости – как плацдармы для разработки близлежащих месторождений.
– А ежели… – остро глянул на него один из старообрядцев, – мне не нужны – все, а лишь одна плантация как… плацдарм?
– Единая система кооперации несёт больше выгод и меньше расходов для товарищества в целом, – уставился ему в глаза Михаил Ильич, – всё давно подсчитано, и вы можете получить копии подсчётов с нашими соображениями. Впрочем, помимо вклада в кооператив, никто не мешает вам вкладываться отдельно и в приглянувшуюся плантацию.
– И не купишь землицу, без гражданства-то, – крякнул купчина, отворачиваясь, – а оно тока через временной ценз, ну или кровушку, в боях пролитую. Н-да… так бы…
– Оно бы и да, – согласился с невысказанным другой купчина, комкая рыжеватую бороду, – не сразу-то она пойдёт, кооперация-то. Пока туды-сюды… наломаемся! В нашу пользу подвинуть бы, ить риски, да немалые!
– И капиталов простой, – согласной загудело сразу несколько старообрядцев, сплачивая ряды, – подвинуть бы!
– С вами или без вас, – Михаил Ильич чуть усмешливо пожал плечами и замолк.
– Оно ить без нас-то… – начал рыжеватый и замолк, оглядываясь на старцев, сидящих за столом чуть поодаль. Сморгнул… и будто забыл о них.
– Три тысячи плантаций, – Пономарёнок улыбался уже откровенно зло, – да на каждой – семья сидит, ну или сядет, как из Расеи супружницы да родители переедут. И я чай, не только они! Небось немало тех, кому терять дома нечево, а тут – не пустое место, а землица! Да на землице родня сидит, а?!
– Будут работники, будет кооператив, – он чуть склонился вперёд, сощурившись, – с вами или без вас.
– Ветеранам, – он мотнул головой в сторону карты, – без помощи вашей чуть дольше придётся да тяжелей, но небось не помёрзнут и не оголодают! Да и найдутся капиталы-то, пусть и не русские.
– Бляйшман… – охнул кто-то из купцов, и собрание сразу загудело, зазвучали библейские цитаты и слова о недопустимости жидов.
– Жидами попрекать удумали? – на шее Михаила Ильича вздулись жилы, а глаза сузились так, што вот ей-ей – аспид, как есть аспид! Даже будто и зрачки вертикальные! – О прибыли печётесь, выторговать себе как можно больше?
– Здесь! – свистящим шёпотом, от которого почему-то заходилось сердце, он резко ткнул в карту, – Страна! А вы… урвать?! Библией меня… жидами?!
– Думаете, упрашивать буду, торговаться? А вот шиш вам! Вполовину… – процедил он тягуче через сомкнутые зубы, – взнос на кооперацию тогда – больше… Нет?! К бурам, к жидам… найду… Вам страну на блюдечке…
– Ты эта… – переглянувшись, рыжеватый шагнул вперёд, – не серчай, Михаил Ильич! Прости дурака старого да жадного!
Поклонившись поясно, он выпрямился, глядя на Пономарёнка ясными глазами.
– Вполовину, – сухо сказал он, – и без проволочек.
Взгляды старообрядцев сделались тоскливыми, но перечить не решились. А ну как и вправду… к жидам?!
– Отчасти, – продолжил молодой человек, – деньгами, отчасти – делами. Помощь в переезде родственников из России, фрахтовка пассажирских пароходов, товары.
– Моего, – подчеркнул он голосом, – коммерческого интереса в этом ровно столько же, сколько у каждого из вас. На равных вношу деньги, а там уже – как пойдёт!
Загудели…
– Обмирщились [33] , - послышалось негромко от старцев даже и без горечи, а сухой констатацией, – и это ведь не самые худшие…
Восемнадцатая глава
– Татэ!
– Ёся! – вскочивший было Фима стёк обратно на кресло, держа руку на поджелудочной и укоризненно глядя на ворвавшегося в кабинет сына, – С такими твоими привычками ты таки можешь сделать нас с тобой сиротами раньше времени! Ну зачем было врываться так, будто у тибе в родне казаки, а не мы с твоей мамеле, и ты об том таки узнал, и горишь расправиться со мной, как с самым близким до тибе жидомасоном!
33
У старообрядцев: войдя в сношения с иноверцами, оскверниться, отступить от правил.
– Сердце – слева, – ехидно поправил сын, плюхаясь в кресло для посетителей.
– Всё время путаю, – не смутился Бляйшман-старший, – но от таких твоих привычек погромщика у мине скоро будет болеть весь организм, включая галстук! Вот откуда они у тибе? Такой был культурный еврейский мальчик, и стал каким-то гусаром в пейсах! Вот кто тибе учил так открывать дверь? Ты скоро будешь её ногой!
– Ты, – сын без колебаний ткнул пальцем в отца, – помнишь? Нет? Странно… такой ещё молодой, а уже склероз и маразм?
– Сына! Одно дело – выбивать двери, когда ты захватываешь здание, и совсем другое, когда ты захватываешь кабинет собственного папеле! У мине таки тожить рефлексы, и напугался я таки не тебя, а себя!
– Вот! – Фима откинул полу сюртука, показывая небольшую кобуру справа, – Так тибе понятней?
– Эге… – озадачился сын, – так ты…
– Именно! Едва руку удержал! Думать надо, а не сперва делать, – успокаиваясь и ворча только за-ради воспитания отпрыска, уже тише сказал старший Бляйшман, – Ну и чево тибе надо так срочно, шо ты врываешься к мине, как Вещий Олег к неразумному хазарину?
– Мысль! – сын важно поднял палец, продолжая играть за Одессу, и даже чуточку утрированно. Воспитание-то у нево вполне ого, но детство, он ж счастливое, и к тому же – таки да, в Одессе!
– Я таки придумал за алмазы Шломо, – продолжил он и озадачился, – Вот же ж! Уже не только ради хохмы, но и в глубине своего иудейского сердца я воспринимаю его не то близким кузеном, не то младшим братом.
Отец вместо ответа развёл руками так, што будто бы сказал и за сибе.
– А мине давно… Ну так шо?