Юность
Шрифт:
Пободрев после ванны, направил было свои стопы в гостиную, выглядывая на книжных полках што-нибудь читабельное, когда унюхал табашный дым из комнаты Наденьки. Чуть приоткрыл…
… сидят, заговорщики. И такое-то меня зло взяло, так вся эта ситуация дурная ножом по сердцу резанула! Сходил к себе, да и…
– Читайте! – распахнув дверь, кинул я им тетрадь с моими выкладками на стол, подбивая пепельницу и выбивая из неё окурки, заскакавшие по столу и полу.
– А?! – глупо вытаращился Коста, давясь папиросой и тут же закашлявшись.
– С
Выхватив у нево папиросу, давлю её в пепельнице, как клопа, а потом так же – у опекуна. Только глаза вытаращенные, да губами плямкает…
– Вы друг на дружку гляньте! Гляньте-гляньте! Лица иссера-жёлтые, с прозеленью! Ещё и в духотени…
Распахиваю окно, и встаю у нево, скрестив руки на груди. Табашный туман в комнате нехотя рассеивается, клубами пробираясь через меня в окно. Вонища стоит страшная, совершенно не для девичьей комнаты, а ей-ей, для притона картёжново в пору! Табачищем воняет, да перегаром алкогольным, да телом пропотелым!
– Читайте!
Впечатлённые даже не командирским моим тоном, а непочтительностью, смолчали и открыли тетрадь.
– Погоди, – дядя Гиляй, пробежав её по диагонали, быстро уловил суть, – план… как нас из Сибири вытаскивать?!
– Из Сибири да из тюрьмы, – киваю резко, и по лицу у нево проходит судорога.
– О-о… – он потёр щёки ладонями и молча встал. Вскоре из ванны послышался плеск и трубные звуки сморканья, а за ним отсморкался и Коста.
– Всё так… – вернувшийся опекун переглянулся с греком, – плохо?
– Куда уж хуже! На лицах всё крупным шрифтом…
– Я не смогу не… – начал было Владимир Алексеевич, и лицо ево начало каменеть жертвенностью.
– А я не призываю отказываться! – быстро перебиваю ево, – Просто… ну думать же надо!
На стол летит новая тетрадка, с именами и адресами всех-всех-всех…
Мужчины листают её и переглядываются ошалело, а я вместо тысячи слов тычу себя указательным пальцем в лоб.
– Голова у меня не только для тово, штобы шапку носить и есть в неё, но и думать! – нарочито обидным тоном сообщаю им так, штоб каждый принял за личной. Надуваются жабами, но молчат, и это хорошо.
– А главное… – из меня будто выпускают воздух и я сажусь рядом на кровать Нади, – есть друзья и родные. Вы што думаете? Оберечь нас с Санькой решили, дитачек неразумных?
Переглядки…
– Ага… вижу! А то, што мы с ним боевые офицеры, и не только с саблей наголо или там… с бомбами, но и операции планировать научились грамотно, эт ничево? И крови на каждом… с головой нырнуть.
Слова заканчиваются, и просто смотрю на них. Некоторое время меряемся взглядами, да в переглядки играем, потом смотрю – опекун губу кусать начал, Коста переносье тереть.
– Месть это блюдо, которое подаётся холодным [37] , - говорю им, и лицо
– Ты призываешь…
– Немного! – перебиваю ево, – Самую чуточку подождать! Я понимаю, што ух как хочется самолично…
Лица у мужчин становятся такими одухотворёнными, што меня немножечко… да себе-то чево врать, множечко страшно! Пробрало.
– … как на Кавказе принято, – закивали болванчиками, – но зачем? Идти потом на каторгу или жизнь в бегах заканчивать – глупо.
37
Месть – это блюдо, которое нужно подавать холодным. Крестный отец. Марио Пьюзо.
– А можно, – расплываюсь в злой улыбке и подтягиваю к себе тетрадь с именами и тыкаю пальцем в есаула и нажимом провожу по ево имени, слегка размазывая чернила, – и так – каждого.
– Да не ножиком самолично, – шиплю я на них коброй очковой, подавшись вперёд, – вы свои нынешние возможности до сих осознать не можете?!
– Рудники! – начинаю загибать пальцы, – Шахты, поместья, доля в логистическом деле Фимы! Книги, наконец! Дядя Гиляй – ты ж не только репортёр, но и литератор популярный, а с некоторых пор и не только в России.
– Кто тебе мешает, – тычу пальцем в опекуна, – организовать издательство в… Дурбане, например, да печатать то, што в Российской Империи – подсудно! Кто мешает оказывать материальную поддержку боевому крылу… да любой партии! Царю с царёнышами это стократ страшней вашево личного террора будет, уж поверьте.
– А главное, – подаюсь вперёд ещё сильней, пытаясь донести свою мысль едва ли не гипнотически, – в таком разе можно не только эту заваль…
Палец отчерчивает есаула и имена этих… «союзников».
– … но и организаторов, – перелистнув страницы, безошибочно нахожу имена Мещерского, Грингмута и московского генерал-губернатора, – всех! Может быть, не так быстро, но зато надёжно.
– Хотелось бы… – взгляд опекуна прикипает к чуточку размазанному есаулу.
– Будет, – обещаю легко, – не в вакууме живёт.
– Уже встали? – появляется в дверях Санька, зевая по все двадцать восемь белоснежных кусалок, – А што это вы… а, список! Ну и хорошо, што открылось, а то я измаялся совсем маршрут побега составлять.
– Маршрут побега… – деревянно сказал Коста, – до которого, видно, только сейчас дошло, как далеко захлестнула ево волна чужой мести.
– Ага… – брат ещё раз зевнул, – Егор людьми занимался, а я маршрутом. Климат, рельеф, где можно опорный пункт разместить… Пошли завтракать, а? Татьяна с утра блинцов затеяла, а я страсть как по её блинцам соскучился!
В гостиной уже возилась горнишная, стараясь не зевать, да с глазами на мокром месте. Жалко улыбаясь, она расставляла приборы, начиная иногда часто моргать и кусать распухшие губы.