Юность
Шрифт:
Выдыхаю в полной тишине.
– Я ни в коем случае не призываю вас отбросить всё и вся, устремившись в некие сверкающие дали! Это путь не для всех, и я не вижу ничего дурного в том, чтобы стать врачом, чиновником или учителем. Не aliis inserviendo consumor [38] , а жить, просто жить. Не уподобляться премудрому пескарю, но и не рваться в гонки на катафалках, где победителя ждёт постамент на кладбище!
– Жить так, чтобы вас поминали добрым словом не только родные, но даже и недоброжелатели, пусть даже и нехотя, сквозь зубы. Не быть конформистом,
38
Светя другим, сгораю сам (служа другим, расточаю себя).
– Мне… – на губы сама лезет усмешка, – повезло, у меня не было выбора.
Слушают, как заворожённые, и кажется даже, дышат через раз.
– Были ли у меня неудачи? О да! Избежать неудач невозможно, если только вы не живёте так осторожно, что ваше существование едва ли можно назвать жизнью.
– Мне много раз говорили, что я странный, но я был готов, что не каждый может принять или даже понять меня. Люди иначе видят, иначе чувствуют и часто, желая тебе добра, пытаются вогнать тебя – в свои рамки. Оставшись в рамках чужих представлений о себе, вы никогда не станете – собой!
– Кем бы я стал, оставшись в этих чужих рамках? Пастухом с репутацией деревенского дурачка – если бы не умер от голода по весне. Учеником пропойцы-сапожника с сомнительной перспективой самому стать когда-нибудь мастером, но куда как с большей вероятностью умереть если не от побоев, то от чахотки.
– Вором… да, именно вором на Хитровке. Возможно… – усмехаюсь, – шулером с перспективой дорасти до Ивана. Или плясал бы перед пьяными купчиками в ресторанах, увеселяя их, и скорее всего – спился бы через несколько лет, и оказался бы всё равно – на Хитровке. Возможно, стал бы неплохим репортёром… не самая плохая судьба. И всё же, всё же…
– … мне снилось небо. Нет, – усмехаюсь кривовато, – никакой мистики! Никаких низринутых ангелов… да-да, я тоже читал эти вирши. Гм… поэтический талант наличествует, но это явно о ком-то другом!
– Мистика и я… – делаю решительный взмах рукой, будто отметая от лица паутину, – абсолютно не совместимы! Я просто хотел летать, и понимал, что если за моей спиной не выросли крылья, то их нужно – сделать!
– Сперва… – порывшись в кофре у ноги, достаю ветролёт и запускаю в публику, – оставьте себе! Детская игрушка, созданная не на математических расчётах, а скорее на интуиции, многочисленных опытах и примерном понимании, как оно примерно должно работать. Потом пришёл черёд расчётов и снова – опытов, опытов, опытов… Модели планеров, совершенно игрушечных поначалу размеров. Позже – опыты с двигателями и железом вообще.
– Дабы проиллюстрировать ход своих мыслей, подчас весьма извилистый и не всегда верный, я разъял свои тетради и продемонстрирую рисунки с помощью диаскопа…
– Товарищи! Товарищи! – я застучал ладонью по кафедре, – Галдеть и обсуждать можете потом! Я не против, если несколько ваших представителей подтянутся поближе и будут задавать мне вопросы. Но не надо шуметь! Вас много, и одного только шороха от одежды и движений достаточно, чтобы мне приходилось надрываться! Если каждый десятый начнёт обсуждать с товарищем, услышать меня вы просто не сможете!
– Тишина!
– Рисунки, – продолжил я, – в диаскопе могут быть видены весьма дурно, поэтому тотчас за каждым будет следовать копия чертежа, выполненная специально для такого рода демонстрации.
– Итак… – начали задёргивать шторы, и в зале воцарился душноватый полумрак. Саня в первых рядах завозился с диаскопом, и на стене позади меня возник изрядно расплывчатый рисунок, а через десяток секунд – он же, но выполненный жирно, – одна из первых моделей планера, которую я строил в Одессе…
Щёлк! Один кадр сменял другой, а я объяснял и объяснял, смачивая иногда пересохшее горло водой из стоящего подле меня стакана.
– Вопросы? – прервал я демонстрацию.
– Егор Кузьмич, – встал один из делегированных студентов, – у нас с товарищами сложилось впечатление, что вы показываете нам рисунки и чертежи не в должной последовательности, пропуская некоторые из них.
– Гхм! Товарищами мне вас запретили называть, так что… Господа студенты! Разумеется, я пропускаю некоторые этапы, потому как не все их них защищены в должной мере патентами. Помимо самого двигателя, в моих планерах есть ряд важных конструктивных особенностях, которые до поры хотелось бы оставить в покое.
– Егор Кузьмич, – встал уже другой, – мы с большим уважением относимся к вашим военным заслугам, но хотелось бы увидеть более… убедительные доказательства вашей причастности к изобретениям.
– Не поймите нас неправильно, – тут же подхватил его сосед с большим жаром, – но ряд иностранных, да и российских газет, опубликовали несколько отличные точки зрения на эту проблему!
– Как же, приходилось читать, – отзываюсь насмешливо, – то ли он ложечки украл, то ли у него… но осадок остался! Так? Нет, господа, доказывать вам или кому бы то ни было своё… хм, право первородства я не собираюсь. Как я уже сказал, не все мои изобретения защищены патентами. Заявки поданы и рассматриваются, но дело затягивается, потому как…
– Деньги! – громко сказал Санька со своего места.
– Верно, и не просто деньги, но ещё и стратегическое преимущество в вооружении. Поэтому… – развожу руками, – правительства ряда стран, а так же частные лица, кружатся вокруг подобно акулам, почуявшим запах крови. В настоящее время…
– … к моменту моего отъезда из Претории, – поправляюсь я, – было выиграно почти два десятка дел против различных жуликов, пытающихся оспорить патент на двигатель. Отдёрните пока шторы… благодарю.
– Можете назвать самое интересное из них? – азартно поинтересовался делегат, и зал согласно загудел.
– Гхм! Для меня, как человека юридически неграмотного, самой интересной показалась попытка некоего француза Блаза оспорить моё авторство, размахивая якобы древним чертежом своего деда. По его версии, для своего времени это изобретение оказалось излишне сложным, и дед, просадив всё состоянии на попытке создать двигатель, потерпел поражение. Адвокаты наши выиграли дело, но было она настолько интересным, что пришлось подключать химиков для анализа якобы древнего чертежа.
– Легко предположить, – продолжаю, чуть повысив голос, – что суды будут тянуться несколько лет, а потому я решительно не желаю упрощать работу мошенникам.