Юность
Шрифт:
– Готово, госпо… Ах!
Она роняет ковшик себе на ноги. Пищит от боли. Хотя откуда ей взяться? Ковш очень лёгкий, из бересты. Глаза Каан становятся круглыми. Чего это она? Только тут соображаю, что до сегодняшнего дня она меня раздетым не видела. Рявкаю:
– Давай воду, и полотенце не забудь, дурёха!
Подхожу к лохани, наклоняюсь. Через мгновение тоненькая струйка приятно тёплой воды льётся мне на спину. Эх! Сейчас бы баньку… Но что толку мечтать? Самое большее – две недели. Кыхт падёт, и мы отправимся домой. А там – полтора месяца, и Парда, а ещё – Ооли… Отфыркиваясь, умываюсь, потом забираю у женщины полотенце, растираюсь докрасна. Иду к своему сундуку. Достаю оттуда свежую рубашку, надеваю на себя. Грязную бросаю Каан:
– Постираешь.
Она молча сгребает её в охапку, кланяется. Мол, поняла.
– Сьере граф, обед принесли! – слышится снаружи.
– Давай. – Прохожу снова к столу, усаживаюсь. Заходит дневальный с большим подносом, который полнёхонек. Каан так и стоит, держа рубашку в руках. Кидаю ей: – Свободна. – Потом оборачиваюсь к ширме: – Аами, хочешь поесть вместе с папой?
Тушурка торопливо переводит, и сияющая девчушка появляется из-за ширмы. Следом – Льян. При виде моего стола невольно сглатывает слюну.
– Можешь сходить на кухню поесть. У тебя два часа. Только не опаздывай.
– Да, сьере граф! – Вытягивается по стойке «смирно», бьёт себя кулаком в грудь и убегает.
Остаёмся втроём: я, Аами и Каан. Дежурный, поставив еду на стол, удалился вслед за Льян. Усаживаю дочку за стол, на её стульчик. Мои ребята сделали специально для неё высокий. Чтобы было удобно есть. Затем снова смотрю на Каан. Та стоит неподвижно.
– Чего застыла столбом? Положи пока одежду и тоже садись есть. Я тебя ни в чём не виню. В смерти моих друзей ты не виновата. Так что давай…
Показываю ей на свободный стул. Она колеблется. Но моё лицо становится злым, и тушурка торопливо присаживается, аккуратно положив пропотевшую рубашку на крышку сундука. Это не сиюминутная прихоть. Когда Каан пришла в мой шатёр, я сразу стал сажать её за стол вместе со мной и маленькой саури. Она ведь сейчас дочери вместо матери. Так что можно позволить и такую вольность… Потом, естественно, это я вряд ли разрешу… Но пока пусть помогает малышке есть.
Молча стучим ложками. Аами жмурится от удовольствия – девочка ещё не привыкла к обильной армейской кухне. Готовят же у меня в отряде просто замечательно! Я хоть и не особо избалован, но ем всегда с удовольствием, и разницы между тем, что подавали на стол в замке и тут, особой не вижу. Ассортимент, может, поменьше, но всё вкусно и сытно. А саури после стольких лет недоедания впервые ест досыта и спит спокойно. Больше её не станут шпынять за непохожесть на других людей, что окружают её, и никогда девочка не ляжет спать голодной.
Заканчиваем обед. Времени у меня ещё почти полтора часа, и я с удовольствием учу её фиорийскому. Каан уже устроилась в углу с лоханью и яростно трёт рубашку мылом, но я вижу, что женщина внимательно прислушивается к нашим словам, и по артикуляции губ понимаю, что и она пытается учиться. А что, я не против. В моём графстве желание учиться всегда поддерживалось и поощрялось. Тушурка по-любому поедет с нами в Фиори, и умение объясняться ей очень пригодится.
Время пролетает незаметно, и я с сожалением отпускаю Аами с колен.
– Прости, милая, мне опять пора…
– Воевать?
– Да, солнышко. Иначе мы никогда не попадём домой, в Парду…
– А что это – Парда? – задаёт она вопрос, и я, пока вновь облачаюсь в доспехи, пытаюсь ей рассказать:
– Это моё графство. Оно находится на юге моей, точнее, теперь уже нашей страны Фиори. У меня там несколько замков, много подданных, есть заводы, фабрики, много земли. А ещё там живут другие люди. Совсем не такие, как здесь. Они добрые.
– Добрые? Значит, они бедные?
– Почему?!
Аами хмурит свой лобик:
– Моя тётя Гааль была добрая и жила бедно. Нам часто было нечего поесть. Мои мама и папа были добрые, и их убили злые. Вилатет [1] был злой, но у него всегда стол ломился от еды. А сборщики налогов просто лопались от жира. Они были очень, очень злые!
– Бедная моя… – Сдёргиваю с руки перчатку, уже натянутую мной, и ласково ерошу волосы цвета древесного пепла: – Мои люди живут богато и, думаю, счастливо. Они работают, получают за это деньги, ведут своё хозяйство. Я беру с них очень мало. Всего лишь десятую часть. Никогда не наказываю их зря, не забираю лишнего. Мои люди любят меня.
1
Вилатет – староста деревни.
– Ты так думаешь или они показали тебе свою любовь? – На меня смотрят большие светлые глаза. И в них – удивительно взрослое выражение сомнения.
– Когда я уезжал на войну, все мои подданные пришли к замку, чтобы проводить меня. Все. Тысячи и тысячи людей. Без приказа. Без принуждения. И они ждут меня домой. Я верю в это. И эта вера помогает мне в моих делах.
Быстрый взгляд на Каан, та послушно бросается к нам, берёт саури за руку, что-то произносит, и та нехотя идёт с ней за ширму. Я вновь надеваю перчатку на руку, набрасываю на себя перевязь и выхожу из шатра. Вороной давно уже ждёт меня. Его тоже накормили, напоили и почистили. При виде меня он ласково, тихо ржёт, тычется мягкими губами. Скармливаю ему горбушку, обильно посыпанную солью, затем взлетаю в седло. Десяток охраны уже ждёт меня, и мы трогаемся. По пути я наблюдаю, как обстоят дела в лагере. Но там спокойно. Почти все сейчас в поле. У камнемётов, в каменоломне, возле рва. Вроде бы всё как обычно. И вместе с тем ощущаю некое напряжение в воздухе. Понятно. Люди узнали про смерть герцога и теперь гадают, что их ждёт. Да ничего особо нового. Народ, не волнуйся.
Вижу огромную поленницу, обильно политую нефтью. На неё уже вносят тела убитых. Возле нашего полевого госпиталя – ряды носилок с ранеными, суетятся лекари, бегают помощники. Работа кипит. Вижу крошечную фигурку Шурики. Она совсем перестала ко мне приходить, когда у меня появилась Аами. Непорядок. Надо её пригласить в гости. Да и дочери будет веселее, чем только с Каан, и Гуль хоть немного отдохнёт – ей сейчас очень нелегко, потому что кроме хозяйства ещё приходится помогать мужу с ранеными.
Длинная вереница оборванных измождённых рабов в лохмотьях, несущих камни от скалистой гряды. Кто в руках, кто на носилках, кто за спиной в больших корзинах тащат камни, многие, надрываясь, тянут верёвки, привязанные к большим глыбам. При виде нас они торопливо освобождают путь, убегая на обочины, а мы молча мчимся ко рву, где стоят наши камнемёты. Вылетаем на холм – вроде всё в порядке. Солдаты едят, не снимая доспехов. И как я вижу, по очереди. Часть то ли уже поевших, то ли ждущих своего времени на приём пищи, возле рва и требучетов, непрерывно машущих рычагами, часть просто лежит и сидит на земле. И около трети сидят кружками и едят из больших котлов. Мой приказ выполняется беспрекословно. Но пора отсылать лишних назад, в лагерь, и браться за работу большим камнемётам, благо я вижу громадные горы глиняных кувшинов, приготовленных для них.