Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Теперь вот и вас кормлю, как кур. Корму у меня вдоволь, потому как кур для воеводы нужно очень много. Каждый день у него на пиршествах по десять да по двадцать бояр и иереев. Бывают послы чужие, купцы.
– Вот уж!
– гмыкнул Иваница.
– Так мы для тебя куры! Хотя бы уж петухи!
– Петухов не держим. Хоть раз вы слыхали, как тут петух поёт! Воевода не любит, чтобы у него во дворе кто-нибудь подавал голос. Ни песен, ни крика.
– И соловьёв не слыхали в Киеве. Вот весна!
– Иваница промолвил это так, будто во всём виновата была Ойка. Но девушка не растерялась.
– Когда людям есть нечего, - резко ответила она Иванице, - то не поют и соловьи!
– Детей не видели здесь ни разу, - заметил Дулеб.
– И детей воевода не любит. Пока я была маленькой, меня не выпускали на глаза воеводы. У него нет детей, и чужих не любит. Они бесплодны все: Войтишич, и Анания, и сестра игумена, которая была женой воеводы. Умерла несколько лет назад.
– А когда ты выросла, тебя стали выпускать?
– спросил Иваница.
– Видел то, что показывала? Могу и ещё показать! И всем, кто рвался бы ко мне!
Она крутнулась, сверкнула своими дивными глазами то ли гневно, то ли лукаво и исчезла из хижины, прикрыв за собою дверь с прибитыми извне для видимости двумя досками накрест.
– Зачем ты досаждаешь девушке?
– осуждающе спросил Дулеб.
– Она сделала для нас так много, как никто в этом городе. Ты не должен смотреть на неё как на любую другую девушку.
– Вот уж! Каждая девушка-это неоткрытая земля, неоткрытая и незавоёванная, она ждёт, чтобы её открыли и завоевали. Это уж так. Хочет этого, но и борется против этого. Как бы ты это объяснил, лекарь?
– Потому что в женщине, если хочешь, таится бог. А бог соткан сплошь из противоречий. Как сказано: десница не ведает, что делает шуйца. Так и бог. Повелевает сушей, но и водами тоже. Зажигает огонь и гасит его ветром. И всё это - одновременно.
– Не знаю про бога ничего, - вздохнул Иваница.
– Да и какое мне дело до него? Не видел его никогда и не увижу, потому что никто не видел. Женщинами же населена земля. И что есть слаще на свете? Я всегда был добр к ним, и они были добры ко мне. Счастье само приходило ко мне, никогда я не брал его силой.
– А ныне?
– Ныне взял бы и силой. Готов на всё. Хочешь правду скажу? Мешаешь ты мне, лекарь. Сдерживаешь, что ли. Да и сила - какая теперь у меня сила? Вот здесь - в этой паршивой хижине? Когда ползу в кусты бузины по нужде, тогда и жить перестаёт хотеться. Разве ты человек? Сидим, прячемся, ждём. А чего?
– Нужно выждать, пока минует какое-то неблагоприятное время, - вот всё, что могу тебе сказать. Если бы могли вырваться из Киева, сократили бы это время, а так сдались на его милость.
– Вот уж! Время. А что такое - время?
Время стало их злейшим врагом, потому что других врагов для них обоих не существовало, пока никто не узнал об их укрытии. С временем надо было бороться, его нужно было провести, истратить на какие-нибудь мелочи и глупости; Иваница доставал из своего мешка ремённую уздечку, прихваченную с собой неведомо зачем; сидел, теребил её, позвякивая удилами, напевал себе что-то под нос. Дулеб разворачивал пергамены, перечитывал написанное, пытался думать, но убеждался, что не в состоянии это делать то ли из-за безвыходности, в которую попал, то ли из-за возни Иваницы с уздечкой, не имевшей никакого смысла.
– Зачем ты взял эту уздечку?
– спросил его Дулеб.
– Вот уж! Каждый берет, что может.
– И тебе охота возиться с ремешками да железом?
– А что же мне делать?
– Ну… Я не знаю… Но мог бы…
– Так буду лежать. Вот отвернусь к стене и буду лежать. Хочешь, чтобы я отвернулся от тебя? Я отвернусь.
Он в самом деле лёг, отвернулся к стене и затих.
– Иваница!
– позвал через некоторое время Дулеб.
– Ну?
– Обиделся?
– Вот уж! Когда тебя обманули, весь свет не мил.
– Ты всё ещё о нашем суздальском заточении?
– Может, и о нём, а может, и нет. Снова сидим. А за что? За кого-то и для кого-то?
– Там мы просто готовились к важному делу. Тут терпим уже ради дела, которое пробовали делать. Подговаривали, стало быть, люд против князя Изяслава. Изяслав мог нас заковать в железо, а то и убить.
– Вот уж! Когда-то я был просто Иваница и не знал никаких хлопот, теперь стал тем, кого могут убить. Хотят убить. Ищут для этого, ловят. А за что? Во имя задуманного князем Долгоруким? С одной стороны князь, с другой стороны ещё один князь. Иваница между ними. Один князь может убить Иваницу во имя другого князя. Но не во имя самого Иваницы, получается. Был ли кто-нибудь среди людей, кто просто защищал своё собственное имя, Дулеб? И чтобы убивали его за то, что он есть он, а не чей-нибудь прислужник, посланец, лазутчик, сторонник?
– Как на это посмотреть. Ежели ты проникнешься думами князя Юрия, скажем, тогда ты…
– А не хочу проникаться чужими думами! Своими хочу!
– Тогда надобно их иметь. И такие, чтобы поднимали тебя над многими, чтобы люди зажглись твоими думами, пошли за тобой.
– А ежели один?
– Один человек не может. Бессилен. И когда исчезает, то бесследно.
– Зато мёртвым суждена вечность. Так говорят святые отцы?
– Мёртвым суждена вечность, но живым она суждена ещё больше, - вот о чём надобно думать и печься, Иваница.
Иваница умолк, лежал тихо, быть может, даже уснул.
Ночи у них перепутались с днями. В хижине царила тьма. Ночью она сгущалась, днём чуточку прояснялась, вот и всё. А прояснится ли в их душах? Ещё слыхали иногда по ночам, как мрачно кричит неподалёку сыч, предвещая кому-то скорую гибель. Но кому?
Снова бесшумно и незаметно появлялась Ойка по ночам, о её посещениях они догадывались лишь утром, когда видели еду, воду в деревянных ведёрках - и для мытья, и для питья, хотя вдоволь у них было пива и мёду.