За день до послезавтра
Шрифт:
«Я маньяк, — сказал Николай сам себе, вырубив громко чмокнувший телевизор и изо всех сил стараясь привести выражение лица в норму. — Потому что так не бывает». Знаете, то, что герой включает телевизор, а там совершенно случайно передают важную для него новость, — это стандартный, давно всем надоевший киноштамп. В жизни так не бывает никогда. В жизни, если тебе нужно узнать прогноз погоды, то приходится пять минут щелкать по всем каналам, продираясь сквозь оптимистичную рекламу пива, подгузников и трейлеры очередного шедевра отечественного режиссерского гения. А тут… Николай подергал сначала левой щекой, потом правой. «Послевкусие» от не досмотренного до конца документального фильма было потрясающее. Во рту было кисло, солоно и пахло металлом — как бывает, когда сам себя как следует укусишь за внутреннюю часть щеки. Тупо глядя в стену, Николай вдруг как-то четко осознал, что его «обдало», как это бывало пока всего несколько раз в жизни. Это было знание — окончательное и бесповоротное, не допускающее никаких рассуждений. Пусть до этого момента можно было старательно убеждать себя: все не так плохо. Мол, просто он переработался, и угнездившаяся в голове доминанта не дает ему покоя, отфильтровывая все не подходящее под уже сформировавшийся в голове параноидальный тезис: «Ай, нас никто не лю-юбит!» Но этот глупый, непонятно как вообще родившийся фильм словно прорвал какую-то последнюю мембрану в его мозгу… Если дошло до такого, до прямого подлога открытым текстом, без малейшей оглядки на уже последние остатки совести, — значит, дело плохо совсем.
Разумеется, дело было не в несчастных овечках. Против столь отвратительного метода изготовления дорогих шубок он и сам бы проголосовал в каком-нибудь опросе «Гринписа», не колеблясь. Но фильм ни малейшей интонацией исходного, не переводного диктора, не акцентировал внимание на том, что «снятые скрытой камерой» чудовищные сюжеты происходили из среднеазиатских республик. Где, разумеется, каракулеводство процветало и успешно кормило тысячи людей: девочки в странах с холодным климатом каракуль любят. Тезисы были просты: «Это варварство» (что есть чистая правда, но что поделаешь), и «виноваты русские». И вот с таким уже совершенно точно и безоговорочно не сочетался контртезис, условно формулируемый родителями и большинством друзей и коллег как «ты маньяк, и видишь вокруг только одно».
Оскалившись, Николай поднялся с места. «А на самом деле это все не так», — попытался он на пробу сказать себе. Фраза прозвучала фальшиво до неприличия. «Не так», — снова повторил он, чуточку сменив интонацию. Это не помогло опять. К этому времени на часах было уже «пять минут как пора выходить», и только это помогло сегодняшнему дежурному врачу терапевтического отделения прекратить пороть чушь и наконец-то привести лицо в соответствующий моменту вид. Ночь с воскресенья на понедельник — это почти всегда спокойно, и в работе своей он давно понимал достаточно, чтобы не настраивать себя долго, но все равно минуты ухода из дома всегда были для него особенными. Последние торопливые сборы, прощание с деловито разбирающими какие-то старые бумаги родителями. Потом обычный торопливый бег вниз по лестнице и вперед по улице — к проспекту, по которому густо ходят маршрутки. На бегу Николай то и дело поглядывал на часы, но хороший темп позволил отыграть потерянное время, поэтому он с легким сердцем продолжал бежать до самого Большого проспекта. Это дало ему возможность не пересаживаться с одной маршрутки на другую и экономило, таким образом, аж 27 рублей — то есть заметную, в общем, долю сегодняшнего дежурства. Помимо этого, бег, как обычно, привел в норму мысли. Удары ног по серому от затертого подошвами инея и катышков соли асфальту будто забивали разбросанные обрывки понятий в единый слой. Не монолитный, нисколько не гладкий, — но во всяком случае ровный и способный служить фундаментом для принятия решений. Каковые были уже определены достаточно давно. В целом, конечно…
К моменту, когда маршрутка притормозила у густо-бордового монолита одного из старых корпусов «Покровской, бывшей имени Ленина» больницы, он успокоился уже настолько, что начал даже ухмыляться. В какой-то мере это было, конечно, нервное. Нервы у него были уже ни к черту — в этом мама была совершенно права. Но сохранять на лице внушающее окружающим оптимизм выражение при любом, даже самом глухом раскладе — это одна из нормальных «фоновых» задач любого терапевта. Вот он и сохранял.
Очередной разговор с дежурной медсестрой в розовом колпаке поверх крашеной челки и розовых ушек. Очередной «прогон» сдающего дежурство утомленного доктора по тем больным, которые могут преподнести сюрпризы. А что вы хотели — здоровые люди в больницу вообще ложатся очень редко. Исключения, конечно, были. Так, Николай каждый раз бессильно скрипел зубами при виде расклеенных по городу плакатов очередной волны «готовимся к призыву». Забавно, что оба «потока» таких плакатов вывешивались в Питере почти одновременно. По тумбам висели строго-правильные «Это наша Родина. Нам ее защищать», а в каждом втором вагоне метро — гораздо более привлекательно оформленные «Защитись от призыва! Помощь призывникам! Отсрочка и отмена призыва! Дипломированные врачи и юристы окажут квалифицированную помощь!» То, что такие плакаты кто-то оформлял, кто-то оплачивал счета за право расклейки (в углу каждого был обозначен официальный регистрационный номер), кто-то сидел на телефоне, готовясь принимать звонки, — это Николая уже давно не удивляло. Удивляло его то, что никому не приходит в голову запретить, не разрешить эту бредовую рекламу, не взять деньги от тех, кто ее заказывает. Но и то, и другое было в России образца 2013 г. невозможным. Запретить? — «Ату его! Он борется со свободой слова!» Не взять деньги? — «Да он с ума сошел! А мы давно говорили!..» И было бы уже самой настоящей, махровой паранойей предположить, что всех этих людей, мечтающих окончательно добить нашу несчастную армию, сбросили нам на парашютах какие-нибудь коварные враги. Что их высадили с подводных лодок в карельских дюнах, и они долго петляли в сосняке, стараясь сбить со следа лающих вдалеке за спиной собак. Что они крались через границу и отстреливались от загнавшего их наряда, гордо оставив себе последний патрон. Люди, очнитесь! Ничего этого не было! Это были наши, живущие среди нас с вами люди, — почти такие же, как все остальные, только чуть больше всех уверенные, что лишние десятки и сотни заработанных таким путем рублей совершенно не хуже любых других. Не сбросили же нам на парашюте прошлого министра здравоохранения, уверенно и бесповоротно загонявшую отечественную медицину в гроб. Не знавшую, что такое быть в России больным, и уж тем более не имевшую хоть как-то приближенного к реальному положению дел представления о том, что такое быть в России врачом…
— Что усталый такой? — спросили его утром, за четверть часа до конференции. — Не выспался? Тяжелая ночь?
— Да нет, ничего особенного. Даже как раз наоборот. Просто сон не шел. Всякие мысли…
Молодой и хищно-усатый доктор хохотнул и поиграл бровями на скуластом лице, всей мимикой нацеливаясь в корму двигающейся по коридору в полутора десятках метров впереди сестрички. Та, казалось, целиком состояла из ног, спины и шеи, — и все это взятое вместе было настолько молодым и красивым, что Николай не мог не улыбнуться.
— Другие мысли, Вова, другие совершенно. Ты не поверишь…
Договаривать Николай не собирался, да тому это и не было нужно. Данную от чистого сердца рекомендацию провериться у хорошего нефролога темный лицом доктор Ляхин проигнорировал, а повторять одно и то же несколько раз в среде взрослых мужчин считалось моветоном. Как и разговоры о сне. Не выспался — твои проблемы: надо было жениться на молодой и веселой.
Когда к вечеру этого же дня с работой было покончено и ведомость в кабинете главврача украсилась не нарисованной еще, но уже подразумевающейся очередной галочкой напротив его фамилии, Николай вышел наружу, под потихоньку посыпавшийся из неба снег. Меланхолично шаркая ногами, он потянул себя к станции метро, расположенной в самую меру далеко, чтобы дать уставшему телу подышать воздухом, не содержащим следов антибиотиков, старой кожи, ставшего привычным чужого страдания. Размышлял Николай при этом все о том же самом — как и положено нормальному психу. Было чуточку легче думать, что перешедшее в стадию уже твердой уверенности собственное понимание назревающей ситуации лучше не оспаривать — это непродуктивно. Но одно лишь понимание — это ничто. То, что хорошую, в общем-то, страну Россию последние несколько лет всем миром незаслуженно и необъяснимо активно обзывают дурными словами, он отчетливо и обильно наблюдал и раньше. И все это время чувствовал себя идиотом, не зная, как такое странное положение дел интерпретировать. И особенно потому, что окружающие его десятки и сотни людей, умных и честных, не обращали на происходящее большого внимания. Либо прямо говорили ему, что он переработал и устал. Теперь вот появилась уверенность, что он знает: почему все это происходит и зачем. Да, как говорится, — «а толку-то?» Но с этого ненормального момента можно хотя бы начать действовать без оглядки на доброго доктора, который может в любой момент встретить тебя дома, за спиной стоящей с умоляющими глазами мамы.
Действовать — как? Любой знающий буквы человек ответит на такой вопрос определенно: так, как подсказывает литература модного со времен «холодной войны» направления «фолл-аут». Практически по тексту «Мальвиля», хайнлайновских «Свободных владений Фарнхэма» и десятка прочих книг аналогичной направленности: закупить побольше круп, консервов долговременного хранения, соли, спичек и сменных лезвий к бритвенному станку. В странах, где государство уважает собственных граждан, немалая роль отводится оружию и боеприпасам. У нас — извините. У нас пока еще не состарилось поколение, которое рисковало сесть в тюрьму за изучение карате в подвальных секциях и маскировало практику томики-айкидо под «спортивное дзюдо». Но в любом случае смысл всех этих трогательно-длинных списков был одним. Мол, когда крупы и патронов много — можно пережить и последствия атомной бомбардировки, и оккупацию. А если запастись табаком и стиральным порошком, то существовать удастся даже с комфортом…
Ну что ж, как говорится, «в главном они правы». Если следовать советам литературных героев, справиться с «подготовительным периодом» он, пожалуй, действительно смог бы. Пускай получение денег и вся связанная с закупкой и закладкой в схроны маргарина и сухарей логистика должна была вестись в лоб — здесь и сейчас. Как это будет, представить можно было только ориентировочно, но как переваливший возрастом уже за 30 и много чего разного уже повидавший человек Николай не сомневался, что уж с бытовухой-то он справился бы точно. Борьба с неизбежными деталями — мелочь. Деньги — они на каждом углу. Вон, очередная реклама подсвечивается со всех сторон, как новогодняя елка. «Кредиты до 200 тысяч рублей за 30 минут, на любые цели, на выгоднейших условиях». Условия неожиданно оказываются просто сумасшедшими, когда дело доходит до «отдать», но речь сейчас не об этом. За какое время квалифицированный врач, вроде него, сможет отдать банку четверть миллиона рублей, считая с процентами и накрутками «за обслуживание»? За три года, за четыре? А если быть уверенным, что отдавать не придется? Вот и хватит денег на все подряд: и на соль, и на спички, и на сахар. И на снять грузовичок перевезти это все в купленную развалюху на отшибе умирающей деревни где-нибудь в глуши: подальше от потенциальных целей и чуть поглубже от любителей правомочно обогатиться за счет «городского умника», который «понаехал тут». В общем, все как советуют не только книжные герои, но и люди, которые не хуже тебя понимают, к чему могут привести все эти затянувшиеся рассуждения о преступлениях тоталитарного режима. Которые, дескать, мир терпит все с большим и большим трудом. А если ты ошибся в расчетах и срок выплаты подошел быстрее, чем «Леопарды» и «Абрамсы» с рычанием полезли через контрольно-следовые полосы, — так это ты сам дурак. А с недееспособного какой спрос?..
Все это было верно. Да только вот какая проблема: Николай спокойно осознавал, что ему такое не подойдет. Было ощущение, что авторы книг подобного направления (при несомненной талантливости многих) — сплошь апологеты эгоцентризма. Именно понимание эгоцентризма как основного стержня жизни и насаждали последние десятилетия в России — опять же, не со стороны, не продирающимися через глушение «вражьими голосами». Насаждали сами себе. Но он умудрился вырасти чуть раньше: в дни, когда ни одному ублюдку не приходило в голову снять «Последний бронепоезд», «Сволочи» или «Штрафбат» по нашу сторону границы. И когда за попытку рассказать человечеству страшную правду о массовом обижании в 1945 году мирного германского населения варварскими ордами украшенных серпами и молотами жидомонголов можно было тут же, без задержки, получить в морду кирпичом и в затылок ледорубом… Это сейчас большинству все равно. Но не ему. Тихая жизнь под оккупацией — пусть даже налаженная в смысле пожрать и выпить — это жизнь не для человека, смеющего считать себя честным по отношению к своим предкам.
— Эй, тип! Ты че, охренел?
Николай поднял голову и с интересом посмотрел на спросившего: крупного парня в не по сезону легкой куртке. Оказывается, размышляя в такт своим шагам, он налетел на стоящего, и тот с чувством выразил свое удивление. Торопиться с ответом Николай не стал — не то у него было настроение. Внимательно оглядывая «собеседника» снизу вверх, он флегматично повел челюстью из одной стороны в другую, довольный увиденным. Сильный, крепкий, высокий, этот парень явно был хорош как в драке, так и в работе. Более того, у него было нормальное человеческое лицо, украшенное глазами не разбираемого при наличествующем освещении цвета.