За день до послезавтра

Анисимов Сергей

Он прекрасно знал недостатки национального характера поляков, но высоко оценивал шансы Польши «получить свою долю» в условиях сложившейся политической и военной конъюнктуры. Поэтому подчиненная роль 12-й Механизированной дивизии во взятии анклава генерала устраивала. Подчиненная роль собственно Вооруженных Сил Польской Республики в направленной против России операции в целом — тоже. Нужно было быть идиотом, чтобы надеяться на то, что 120 тысяч вооруженных поляков (половина из которых — обслуживающий персонал, а не бойцы) способны дойти сначала до Москвы, а потом до Петропавловска-Камчатского «с огнем и мечом». Да, даже в условиях почти полного развала российских Вооруженных Сил. И глупо, нереалистично было надеяться на то, что при «дележе пирога» где-нибудь в сентябре сего года, когда в Брюсселе и Вашингтоне будет проводиться пересмотр «зон контроля» (формально «протекторатов», а фактически будущих колоний), излишний героизм и невероятная боевая эффективность польских ВС может что-то значить. Соответственно, меньше славы, меньше размер шрифта газетных заголовков, но тот же самый кусок русской территории в будущем

за меньший счет. Не денежный, а счет жизней. Без труда рассчитываемый по показателям «безвозвратных и санитарных потерь» на каждый квадратный километр занятой земли. Бывшей своей, затем прусской, затем германской, затем русско-советской, а теперь, вероятно, «находящейся под совместным управлением». Становящейся источником политических дрязг и обращенных друг на друга претензий Германии, Польши и Литвы на десятки лет вперед. Нет, американцы не дураки… Объединенная, реально объединенная Европа с реально действующей интеграцией политических, экономических и военных систем, с единым курсом, не нужна им совершенно…

Итак, на 12.00 варшавского времени счет потерь в дивизии Бартняка был весьма и весьма умеренным. Один рядовой 2-й механизированной бригады погиб от пулевого ранения в шею, причем было неизвестно, откуда прилетела пуля. Она могла быть и «своя», потому что изголодавшиеся по настоящей войне мужчины, попав на чужую территорию и становясь изредка мишенью чужого огня, стреляли налево и направо, не задумываясь. Через сутки-другие нервозность должна была утихнуть, Иренеуш Бартняк прекрасно знал это по Ираку. Какие-то потери от «дружеского огня» были на этом этапе неизбежны: в случаях их очевидности это очень сильно промывало мозги любителям пострелять.

Расформированный в 2011 году, но уже через год сформированный заново 2-й легионерский [40] артиллерийский полк потерял «безвозвратно» сразу двоих рядовых — умершими от ран до оказания медицинской помощи после подрыва русской МОН-50 в нескольких десятках метров. Покровитель полка — король (и, кстати, русский царь) Владислав IV Ваза в данном случае не помог солдатам невезучей батареи ни своевременно обнаружить выставленную на обочине дороги мину, ни уцелеть при ее подрыве, почти наверняка управляемом. Учитывая характеристики русской мины, убитых могло быть гораздо больше, а половина раненых могла умереть сразу — до того, как прибыл санитарный вертолет, раскрашенный в яркие цвета «PZL W-3R». Техника дивизиона ракетной артиллерии не пострадала, уже хорошо, а огнем стрелкового оружия подрыв мины не дополнили. Видимо, было некому. Впрочем, генерал не сомневался, что часть уцелевших русских опомнится уже через сутки, и их укусы станут более болезненными, пока число квалифицированных партизан не уменьшится благодаря соответствующим мероприятиям…

40

Термин «Pulk Legion'ow» (пол.) переводят на русский язык и как «полк легионов». В любом случае имеется в виду то, что полк создан на основе частей, входящих в состав «Польских Легионов», формировавшихся в России, Франции, Австро-Венгрии и Германии (!) во время Первой мировой войны (1914–1918 гг.) и затем Гражданской войны в России.

Больше ни одного погибшего в дивизии не было ни к 13.00, ни к 13.30, хотя раненых постепенно прибавлялось. Гибель ее командира, генерала бригады Иренеуша Бартняка в 13.31, четвертым во всей 12-й Механизированной дивизии, выглядела, таким образом, нелепо и страшно.

На пересечении идущей параллельно автодороге Р508 железнодорожной ветки и одной из местных асфальтированных дорог двигающуюся штабную колонну польской 12-й дивизии встретил старик, вышедший из кубического домика смотрителя железнодорожного переезда. Нельзя было сказать, что он был «в военно-морской форме», — квадратные погончики с несколькими золотыми полосками старшинского состава были пришиты непосредственно к его серому гражданскому пиджаку, увешанному медалями и значками. Но старик был в гюйсе, бескозырке с развевающимися лентами и плотно поставленными буквами «ДВАЖДЫ КРАСНОЗНАМЕННЫЙ БАЛТИЙСКИЙ ФЛОТ» на околыше, и смотрелся довольно колоритно. Ждал он явно не первую минуту — искаженное страданием старое лицо было покрыто пылью. В руке старик держал топор на длинном топорище. Идущие в авангарде колонны 12-й механизированной бригады не обратили на него внимания, — солдаты с бортов бронемашин и грузовиков провожали безумного русского долгими взглядами, но не стреляли. Сам же он не собирался бросаться под колеса «Росомах» [41] и грузовиков, обозначенных польскими флажками.

41

KTO (Kolowy Transporter Opancerzony) «Rosomak» — выпускающийся в Польше в нескольких модификациях 22-тонный колесный бронетранспортер.

Старика звали Эфраим Учумов. Он ждал немцев. Ему было 90 лет ровно, он прошел войну, когда был молодым и глупым. Войну, оставившую давно зажившие шрамы на теле и так и не сумевшие зажить — в душе. Он прекрасно знал, чего хочет сейчас, когда мимо его домика на пересечении железной и автомобильной дорог, ровно на полдороге между Калининградом и Гвардейском, идут и идут колонны вражеской техники. После войны он служил в Польше на тральщиках, дружил с несколькими моряками-поляками и был уверен: будь они живы, они не допустили бы. К немцам у него давно не было ненависти, но с 1941 по 1943-й бывший «матрос Учумов», он же для своих «Эфа» и «Учум», провоевал в морской пехоте, и убивать

немцев ему было как-то привычнее. Он не думал, что ему удастся сейчас кого-нибудь убить, но из его руки свисал тяжелый топор, и бывший старшина 1-й статьи продолжал ждать, щурясь от пыли и летящих в лицо снежинок, поднятых с асфальта сотнями катящихся мимо колес, едва удерживаясь, чтобы не заплакать от ненависти и бессильной стариковской обиды. Спину ему буравил взгляд внука, категорически отказавшегося уходить. После многих минут крика они все же договорились о том, что уйдут, как закончат все, — и хотя тогда он согласился, сейчас от этого было еще больнее.

Сидящий на броне командной «Rosomak-WD» генерал бригады столкнулся со стариком взглядом. Он не боялся возможных стрелков и пересел из тесноты машины наверх, благо это позволяла удлиненная выносная гарнитура установленной в машине мощной радиостанции. С американским HMMWV в командном варианте это было бы невозможным, но он предпочитал польскую «Росомаху», пусть и дооборудованную датской компанией «WB Electronics». С брони имелся хороший обзор во все стороны, именно поэтому он сумел разглядеть русского в подробностях. На груди у старика было нацеплено несколько разноцветных медалей, но Бартняка удивило другое. Ниже других, на левой стороне груди моряка висел «Krzyz Walecznych», то есть «Крест Храбрых», вторая по значимости военная награда Польской Республики. Чудо, что он разглядел его с проносящейся мимо на большой скорости машины, но цвет ленты и форма колодки были уникальными, такое ни с чем не спутаешь. Такой же орден был у отца Иренеуша, поэтому он взбесился. Заколотив в броню откидным прикладом укороченного штурмового карабина, он заставил водителя резко затормозить и мягко спрыгнул на асфальт, даже не дожидаясь полной остановки машины. Несколько человек десантировались вместе с ним, и тут же в нескольких метрах позади остановилась еще одна «Росомаха» — выполненная в наиболее распространенном варианте и несущая автоматическую 30-мм пушку в башне и спаренный с ней 7,62-мм пулемет. Наводчик развернул башню на русского деда, и это выглядело настолько гадко, что генерал грязно и изобретательно выругался. Это заставило опустить свой карабин идущего рядом офицера его штаба. Пока машины тормозили, русский остался в двух десятках метров позади. Неторопливо двигаясь, генерал Бартняк на всякий случай внимательно разглядывал местность вокруг. Мимо продолжали проноситься разнообразные машины, принадлежащие бригадам и отдельным батальонам его дивизии — «Росомахи» и «Опалы» разных модификаций, многочисленные «Хамви», армейские грузовики и автоцистерны. Солдаты глядели на них из кабин, с брони, из кузовов тентованных машин, — некоторые козыряли двумя пальцами, остальные просто останавливали на нем и остальных взгляд, пока их машины обдавали его холодной пылью и теплым воздухом выхлопа.

Не было похоже на то, что это засада. Вдалеке виднелись дома, но железнодорожный переезд стоял на практически открытой местности. Его окружало несколько деревьев и довольно много разных по высоте кустов, но без листвы они были совершенно прозрачными, только чернели в переплетении веток не склеванные птицами ягоды. Хлопало маленькое окно в домике, развевалась занавеска. Шлагбаум был закрыт (вероятно, автоматикой) и так и снесен закрытым. Это была не засада, — генерал бы почувствовал. Просто старый безумец, живущий воспоминаниями о давно ушедшей молодости и сильной стране. Не дай Боже оказаться на его месте.

До старика осталось несколько метров, и Бартняк смог убедиться в том, что глаза его не подвели. Это действительно был «Крест Храбрых», на засаленной, но сохранившей свои цвета ленте. В верхнем же ряду наград русским была прицеплена необычная медаль серебряного цвета, наложенная на якорь, и украшенная цепочкой, спускающейся с колодки, — удивительно красивая, таких Бартняк раньше не видал. Генерал учил русский язык в школе и позже повторял в Академии, но не смог найти каких-то слов. Он пытался растравить себя мыслью о том, что видеть высокую награду родной страны на груди русского — это оскорбление, но мысль прошла, так и не заставив его испытать гнев. Коммунистическое правительство подлизывалось к могучему соседу, награждая его представителей своими орденами и медалями и в войну, и позже. Никаких морских сражений у польских берегов, под Слупском и Гдыней, не было, — значит, этого моряка наверняка наградили за боевое траление в польских водах или что-нибудь в этом роде. Но все равно…

Остановившись метрах в полутора, Бартняк секунду продолжал смотреть на сверлящего его взглядом деда. Затем он буркнул что-то оставшееся неразобранным себе под нос и уже собирался развернуться и уйти, когда старик в бескозырке шагнул вперед и резко замахнулся своим топором. Громко застучал «Берилл» в руках стоящего в метре сзади и слева старшего сержанта, и еще не завершивший поворот генерал бригады успел увидеть, как старика отбросило назад.

В воздух взвилась мелкая кровяная пыль, которая ощутилась на лице, как морось где-нибудь у фонтана. Такого он давно не видел, поэтому отшатнулся. Сержант предупреждающе закричал, потом закричал кто-то еще. Но за минуту все успокоились. В конце концов, ничего страшного не произошло: замах старика оборвался в самом начале, и топор так и остался у него в руке, крепко зажатый судорожно сведенными пальцами.

— Пан генерал бригады!

— Да брось. Я в порядке.

— Ничего себе…

Голос был совсем молодым, и генерал посмотрел на сказавшего. Так и есть: юный рядовой с незнакомым лицом, из подбежавших от второй машины.

Рядом остановилась еще одна «Росомаха», за ней начала притормаживать следующая, сжимая двигающуюся колонну в гармошку. Генерал бригады махнул двумя руками сразу, затем показал спрыгнувшему было с бронетранспортера офицеру крепкий кулак, и тот тут же полез обратно. Машина изрыгнула струю сизого солярного дыма, дернулась и начала разгоняться, выбрасывая мелкие камешки из-под колес.