За державу обидно
Шрифт:
— Живи теперь, скотина, если сможешь! Знай, кто тут начальник!
Финский домик такая конструкция, что, когда бьешь по несущей балке и один конец идет вниз, второй, естественно, идет вверх. Посему, громя «преступного» осетина, попутно молодчики из ЖЭУ разгромили и ни в чем не повинного соседа.
Одна опергруппа отправилась за председателем исполкома и замом по строительству, вторую я послал за начальником ЖЭУ. Джалилов, кем-то оповещенный, явился сам. Охал, ахал, негодовал, обещал разобраться. Первым доставили начальника ЖЭУ. Вид у него был скверный. Дело в том, что я уже имел сомнительное удовольствие с ним познакомиться при обстоятельствах весьма пикантных. Ко мне на прием пришел человек, который самым серьезным образом убеждал меня заставить начальника ЖЭУ взять взятку 25 рублей за оформление документов по обмену квартиры. Человек по-русски говорил
Тогда начальник ЖЭУ был доставлен вместе с секретаршей, печатью и бланками. Начальника усадили за стол, перед секретаршей поставили машинку, а мы с начальником штаба дивизии полковником Н. Н. Никифоровым демонстративно громко и шумно поспорили. Я утверждал, что на оформление документов с постановкой печати хватит двух минут, а Николай Николаевич был уверен, что никак не менее двух с половиной. Ударили по рукам. Время пошло. Начальник ЖЭУ был по-своему хорошо воспитанным человеком, в специфическом, естественно, смысле. По выражению его лица я понял, что мой выигрыш — дело его чести. И я действительно выиграл с результатом одна минута пятьдесят три секунды. После чего я его слегка пожурил, и мы расстались.
Теперь, с интервалом три или четыре дня, от второй встречи со мной он, естественно, ничего хорошего ждать не мог.
Вслед за начальником ЖЭУ подвезли первого заместителя председателя исполкома и зама по строительству. Председатель мудро затерялся где-то между домом и райисполкомом. Афиятдин Джалилович попытался взять бразды правления в свои руки: «Ну, я забираю их к себе, сейчас мы разберемся!»
— Нет, теперь уже я буду разбираться! — ответил я. — Всех троих в кабинет с городским телефоном. Под охрану. Выпустить, как только осетин и его обездоленный сосед продемонстрируют мне ордера на квартиры и доложат, что они ими довольны. А вам, Афиятдин Джалилович, спасибо за участие.
В течение первого часа в отведенном кабинете стоял сильный шум на чистом азербайджанском языке. Преобладали голоса двух замов. О чем шел крик, не знаю, ни один из моих солдат азербайджанскую мову «не розумил», но, надо думать, начальнику ЖЭУ крепко досталось. Через 18 часов явились счастливые осетин с соседом. Представили мне ордера, доложили, что получили квартиры в доме улучшенной планировки и даже уже въехали. Наговорили много теплых слов об очень душевных и вежливых работниках райисполкома. Я не стал их огорчать известием, что главные «душки и благодетели» сидят по соседству. Поздравил с новосельем и отпустил с миром.
Обстановка на площади Ленина и вокруг нее тем временем продолжала накаляться. Тревожное ожидание чего-то непоправимого, тягостного, угроза насилия зримо ощущались в атмосфере площади, и концентрация их все нарастала. Одновременно катастрофическими темпами надвигалась антисанитария на площади и вокруг нее. В ночь с 3-го на 4-е декабря было принято решение силами дивизии имени Дзержинского очистить площадь. Поскольку, как я уже упоминал, вверенный мне район прилегал к району 26 Бакинских комиссаров, на меня была возложена задача блокирования района прочески. Было приказано всех беспрепятственно выпускать, но никого не впускать. Операцию планировали какие-то «эмвэдэшные» чины, в подробности я не вникал. Тогда считал и сейчас считаю: не армейское это дело — заниматься внутренними беспорядками. Не потому, что здоровья не хватит, как раз наоборот, от его избытка. Но возложение полицейских функций на армию вообще, и на воздушно-десантные войска в частности есть величайшее унижение армии. Армия психологически не готова к такого рода деятельности, и если ее все же к ней понуждают, это приводит только к одному результату — дикой озлобленности и тяжелым и незаслуженным оскорблениям армии толпой.
Как там было по плану, не знаю, а события развивались следующим образом. Находящимся на блокированной площади людям неоднократно в течение часа предлагали оставить ее пределы с гарантией неприкосновенности личности и указывали маршруты и проходы. Плотные шеренги рослых, одетых в бронежилеты и каски, с щитами и дубинками дзержинцев подействовали отрезвляюще, и подавляющее большинство людей через указанные проходы покинули площадь. Большое значение, на мой взгляд, имело то обстоятельство,
— Свободны, ребята!
Уже к семи часам утра город был оклеен листовками: «Солдаты на площади убили более ста человек! Отечество в опасности! Люди, вставайте!» И народ встал. С тротуара перед Насиминским райкомом полого уходящая вверх улица Ленина просматривалась кварталов на пять, и все это пространство, сколько хватало глаз, «от дома до дома», было забито взволнованными, негодующими, нервными людьми. На улицы вышел пролетариат Баку. В абсолютно подавляющем большинстве своем это были порядочные, честные люди. Негодование их было искренним. Только ему не предшествовало «убийство более ста человек». Необходимо вспомнить, что это был 1988 год. Это были первые беспорядки такого масштаба в стране. И солдаты, воспитанные в духе интернационализма, были добры и деликатны. Озверение подкатит потом. От деликатности не останется и следа, когда трупы этих «интернационалистов» будут пачками отправлять в российские, белорусские, украинские города и села.
Всякие резкие движения были недопустимы и могли превратить и без того вышедшую из-под контроля ситуацию в кровавый хаос. Я циркулярно дал команду: «Без крайней необходимости никаких силовых действий! Убеждать, объяснять, выбирать из толпы наиболее горластых, проводить их на площадь и демонстрировать отсутствие трупов, крови и других следов массового убийства».
Пошел на улицу и сам. Обстановка все более наэлектризовывалась. То тут, то там раздавались истеричные вопли, рыдания. В толпе, не стесняясь, шныряли «очевидцы», откровенно сознавая свою безнаказанность, и вели разрушительную работу.
Я взобрался на какую-то тумбу и громко, перекрывая шум толпы, объявил, что слух о массовом убийстве — ложь, попросил соблюдать спокойствие и выдержку, предложил выбрать делегацию из трех человек и заявил, что лично отвезу их на площадь, чтобы они убедились в моей правоте. Как всегда в таких случаях, самых честных и принципиальных набралось более чем достаточно. На заднее сиденье УАЗика влезли пятеро. Задворками, переулками, в двух местах через клумбы, я вывез их на площадь, миновав несколько постов внутренних войск. Десятка три разнокалиберных тапочек и туфелек, чей-то зонтик, пуговицы, окурки, какие-то тряпки — вот и все, что увидели привезенные мною люди. Пыл спал. Той же дорогой я вернулся обратно, жестко потребовав от них громко и внятно рассказать то, что они видели. Они добросовестно и безропотно взялись за дело. Один из них влез на ту же тумбу, на которой недавно красовался я, и таким же примерно голосом начал громко кричать по-азербайджански. Толпа, поняв, что ее одурачили, начала медленно успокаиваться.
Аналогичную работу везде, где это было возможно, проводили подчиненные мне офицеры. Слух о том, что массовые убийства — чудовищная ложь, быстро прокатился по всему двухмиллионному городу. Обстановка разрядилась. Люди облегченно вздыхали, кто-то плакал, кто-то смеялся. Но в целом все, успокоенные, расходились по домам. К 14 часам, за весь город судить не берусь, но вверенный моему попечению район почти принял свой обычный нормальный вид. Но бой, как известно, действо двухстороннее. И, как показывает практика, до окончательной бесспорной победы расслабляться не рекомендуется. Убедившись, что колоссальная провокация успеха не имела, возбудить огромные массы людей и бросить их в пучину кровавой вакханалии не удалось, соответствующие силы резко изменили тактику. Одним предложением суть ее можно охарактеризовать так: «В бой идут одни юнцы!»