За границами легенд
Шрифт:
Чёрная чаша, которую я жаждал вручить её любимому мужчине, неожиданно была преподнесена судьбой мне самому. Два жутких яда мне на выбор: или они уйдут за Грань вдвоём, или я должен признаться, какую мерзость натворил. Конечно, можно было обвинить кого-то ещё. У меня вначале была такая мысль. Можно было обвинить кого-то другого. Но такой резкий поворот после «строгого расследования» привлёк бы много внимания. Драконий народ бы точно заинтересовался и послал своих представителей к нам, якобы ради помощи. Их магия древнее и могущественней нашей, особенно, когда эльфийская магия не связана с нашими воззваниями к Лесу. Они бы вполне могли докопаться до истины. И это бы обернулось ещё более ужасно, чем моё личное признание, что я из-за ревности оклеветал невинного. Да, я мог признаться — с Тэл и Рана обвинения бы сняли — и покончить с собой. Но жизнь была слишком хороша, чтобы рано уходить, да и слава, которая в таком случае останется после моего ухода за Грань, меня пугала.
Время утекало как песок сквозь пальцы… быстро и неумолимо…
Я метался, не зная, что выбрать: гибель их двоих, мучительную гибель, или же мой позор? Мой позор, который гадким пятном ляжет на репутацию всей королевской династии. Мой позор, который выйдя хотя бы в слухах за пределы Эльфийского леса, запятнает честь моего народа. Потому что эльфы славились своей сдержанностью и достойным поведением. А тут, из-за меня… Я был не против, чтобы муж Тэл выпил из Чёрный чаши яд, но вот сама Тэл…
А время утекало… бесповоротно…
Помню тот жуткий день, когда мне надлежало принять решение. Потому что скоро эти двое должны были опустошить Чёрную чашу. Я как-то раз видел одну казнь. Тот преступник хорошо держался. Спокойно вышел к моему отцу, тогдашнему королю, молча принял из рук его большую каменную чашу — ни один мускул не дрогнул на его лице — и спокойно опустошил. Даже тогда, когда его тело дёрнулось от действия яда, он молчал. Я ещё недавно с наслаждением представлял, как муж Тэл берёт у меня из рук Чёрную чашу. Но самому вручить её Тэл?! Стоять рядом и смотреть, как она будет пить яд?! Нет, я не могу. Я не вынесу этого! Но позор не менее мучителен…
Помню, как пытался есть, но вдруг заметил, что не чувствую вкуса еды. Хотя мне прислуживали лучшие повара. Хотя раньше я радовался, вкушая их творения, но… в этот жуткий день я вдруг не почувствовал вкуса. Не ощутил радости от еды.
Где-то на этом же этаже зашумели. Топот чьих-то ног — убегающий явно был очень худ и небольшого роста — быстро приближался к обеденной зале. Потом кто-то вцепился в ручку на одной из створок дверей. Дверей, запертых изнутри. Последовала какая-то возня.
— Уходи, Кан! Тебя сюда не звали, — строго сказала стражница, охраняющая зал снаружи.
Кан?.. Кто это? Почему-то не могу вспомнить эльфа с таким именем.
Отчаянный голос какого-то мальчика резанул меня по сердцу:
— Пустите меня к королю!
Створки двери дёрнулись.
— Убирайся отсюда, невоспитанный мальчишка!
— Пустите меня к королю!!!
Стон. Створки двери яростно дёрнули снаружи.
— Пустите меня к королю! — отчаянно закричали за дверью, — Они не виноваты! Не виноваты! Им дела нет до власти! Отпустите их! Пропустите меня! Или дайте мне осушить Чёрную чашу!!! Они не виноваты! Это… это я виноват!
И тут я с ужасом понял, что это сын Тэл пришёл ко мне.
Тот самый сероглазый мальчик. Мы говорили с ним однажды. Я был в глуби Леса, один, играл ту самую, незаконченную мелодию. И остановился там же, где и оборвал её мой прадед.
И тогда Кан вдруг подошёл ко мне — я тоже не заметил его присутствия, как и Тэл когда-то — и спросил, почему у мелодии, сыгранной мной, нет конца. Почему-то его, как и его мать в детстве, волновал этот вопрос. Я сказал, что у мелодии нет конца — до сих пор никто не придумал нечто совершенное для её продолжения и завершения. А точнее, я всячески сопротивлялся совету Тэл — закончить мелодию быстро и просто, поскольку основная её часть, похоже, уже сыграна моим прадедом. А остальные музыканты, которым тоже хотелось состязаться в создании прекраснейшего из завершений к последнему дару моего прадеда, даже не думали упрощать свои добавки. Неужели, Тэл сказала свой совет только мне одному?..
И тогда этот мальчик — тогда ему было пять — серьёзно сказал, что у каждой песни и у каждой мелодии должен быть конец. Достал свою флейту из чехла, крепившегося к поясу, украшенному вышивкой Тэл — она уже достигла несказанного мастерства в этом искусстве — и сыграл. Сыграл очень маленький кусочек, незатейливый, но… очень пронзительный… мелодия, сыгранная им, очень гармонично легла к мелодии моего прадеда. И даже лучше, чем у его матери.
— Ты уже слышал раньше мелодию, которую я только что играл? — спросил я растерянно, — Кто показал тебе это окончание?
Мальчик задумчиво погладил узор на флейте и спокойно ответил:
— Впервые услышал её. И сам же придумал, как она должна закончиться. Простите за моё неумение, мой король. Я ещё очень мало тренировался.
Я был потрясён. Точно так же потрясён, как и несколько десятков лет назад, когда Тэл, тогда ещё девчонка, произнесла тот совет. А мальчик недоумённо смотрел на меня своими пронзительными серыми глазами. Что-то было такое в его глазах… что-то в них зацепило меня… И его импровизация была бесподобна! Вот так, сходу, придумать достойное окончание мелодии великого мастера!
Это был очень талантливый ребёнок, который, несомненно, прославится как мастер игры на флейте! Это был его сын… Его сын, а не мой. Зависть и ревность острыми когтями сжали моё сердце. И снова то жуткое чувство, словно внутри меня смёрзлась глыба льда. Словно внутри меня только кусок льда. И ничего больше. Потому что этот одарённый мальчик был его сыном, его, а не моим. А ведь если бы Тэл тогда, прилюдно, не оттолкнула бы меня, то он бы мог родиться моим сыном! Он бы мог быть моим сыном — и прославить меня в веках. Кан бы, несомненно, превзошёл меня в игре на флейте! Но он был не моим сыном… не моим… А сыном того эльфа, которого я ненавидел больше всего на свете!
Похоже, что ручка, за которую яростно дёргали снаружи, отвалилась. И почему-то упали в коридоре двое. Один из упавших вскочил и с размаху ударился о запертые створки. Творение древних мастеров оказалось крепким. Ребёнок бился о двери, но те не раскрывались. На лице моей королевы, обычно такой невозмутимой, появилось сострадание. Но она не решилась заступиться за ребёнка мятежников. Холод сжал моё сердце. Похоже, что с этого дня этот холод будет всю жизнь преследовать меня.
Пока маленького эльфа не трогали, он отчаянно ломился о запертую дверь. Пока его не трогали. Но скоро его уведут. Думаю, он будет вырываться и кричать.