За границами легенд
Шрифт:
— Музыка? — веснушчатое лицо оживилась, — Вы играть умеете? О, как здорово! Я с удовольствием послушаю, — и присела на выступающий корень. А глаза её радостно засверкали предвкушением.
Дела ей до моей богатой одежды нет, а от предложения послушать музыку так ликует? И даже при том, что на плечах её лежат больная мать и ребятня. Милая девушка…
Присел на другой корень. Правда, поодаль от неё. Чехол с флейтой достал.
Радостные глаза следили за движениями моих рук. Платье и грудь начали вздыматься чаще в волнении. Красивая грудь…
Прикрыл глаза, чтобы не отвлекаться на красоту здорового юного тела. Пальцы встали на нужных дырках музыкального инструмента.
Интересно, какая кожа у неё на ощупь? Такая же, как и на её ладонях?.. Или… мягче?.. Но… ей есть дело до чужой боли. Редкий дар. Драгоценный. Не дело мне к ней приставать. Да и нравы у них потвёрже, чем у нас…
Приоткрыл глаза. Девчушка сидела, подавшись вперёд, замершая в ожидании. Словно я обещал ей не мелодию, а настоящее чудо. Чудная…
Но, впрочем, сумел отвлечься и сам улететь вслед за волнами и веером брызг нот моей любимой старинной мелодии…
И, не удержавшись, иногда посматривал на свою слушательницу.
Пока я играл, на её лице расползалось удовольствие, а солнечные лучи игриво плясали на её рыжих волосах… Тогда я подумал, что хотя она и человеческая женщина, она всё-таки очень красива… Прежде я ещё не пробовал человеческих женщин, потому мне стало интересно, отличаются ли они от эльфиек?.. Но, впрочем, это же дитя. Моложе меня на несколько десятков лет. Да и жених у неё есть.
А глаза её горели восторгом. Разумеется, всем понравится, если при них эльф заиграет!
Мелодия закончилась, а она радостно мне захлопала.
— О, это было чудесно! — сказала, — Правду говорят, что эльфы — музыканты, чья игра потрясает!
— А ты… сомневалась?
— Ну… — она смутилась, потупилась, — Пока сам не увидишь и не услышишь — и не узнаешь, — и робко подняла на меня сверкающие счастливые глаза, — Спасибо вам, что сыграли для меня! Это было чудесно! Волшебно!
Устоять перед таким слушателем сложно музыканту…
Пока я играл, а она довольно внимала журчанию мелодии, небо незаметно закрылось тучами. Мир, незамеченный и не пойманный, неожиданно облил нас дождём. С головы до ног. И ещё лил и лил…
Укоризненно посмотрел на небо. Мир умыл моё лицо, стирая совсем уже мои слёзы. И в глаза, коварный, воды тоже налил.
— Пойдёмте, — она осторожно взяла меня за запястье, — Тут неподалёку клён есть. Большой. И вроде ещё листья не упали.
Я вернул флейту в чехол свободной рукой и позволил девчонке увести меня за собой…
Дождь лил и лил, омывая нас обоих от грязи. Её ноги в сандалиях и мои в тряпичных сапогах увязали в образовавшейся грязи, приминали мох. Который, впрочем, быстро разгибался вслед за нами…
И в какой-то миг я подумал, что это даже прелестно: бежать под прохладным дождём вместе с кем-то. Особенно, если этот кто-то из тех, кто чувствует чужую боль, словно свою. Кому нету дела до того, что я где-то там король… кто говорит со мной так легко… и… честно…
Но мы уже вскоре оказались под большим клёном. Ещё почти не облетевшим. Пристроившимся по-соседству с двумя ёлочками и сосной, отчего под ними образовался сухой и отчасти прикрытый уголок.
— Не облетели! — сказала бегунья, выпустив мою руку и повернувшись ко мне, — Мы сможем спрятаться, — и первая в объятия деревьев нырнула. Корзинку пристроила у входа в древесное убежище.
И бодро, играясь, листьями опавшими, сухими, занесёнными туда, пошуршала. Насребла их ворох в ладони, разжала пальцы, смотря, как они упали. Ещё раз набрала, выпуская. Опять… И затихла, подобрав за черенок отдельный кленовый листик, жёлто-красный, вглядываясь в узор прожилок и переходящих цветов. Дитя…
И, улыбнувшись, шагнул в объятия чужых деревьев вслед за ней.
Мы сидели, а дождь лил…
Мир, ты чего это вдруг? Удружил! То есть, я считаю совсем наоборот.
Но мир не отозвался на мой упрёк: мир никогда со мной не говорил. Миру не было какого-либо дела до меня. Да впрочем, я и не надеялся. Мир неожиданно привёл её ко мне, чтобы она смогла меня отвлечь хотя бы немного — и на том спасибо. Хотя… зачем миру намеренно сводить меня с нею? Она сама пришла. Но добрая она, поэтому не смогла пройти мимо.
Девушка чихнула.
Опомнившись, подсушил одежду магией, себе и ей. Она так мило ужасалась, чего это вдруг такое случилось, а потом, когда я с улыбкой сказал про мою магию, она так бодро смеялась. Красивый чистый смех. Смех юной души, услышав который сам невольно начинаешь смеяться… так смеются только дети… до того как они вырастают… маленькие дети… И редкие, очень редкие, из взрослых… Ей было лет шестнадцать-семнадцать, но она ещё так смеялась…
А потом она стала упрашивать меня показать ей что-нибудь ещё.
— Ну, всего чуть-чуть! Чуть-чуть того чуть-чуть!
Я ей кролика притащил из Леса. Моего знакомца. Пушистого. Она с упоением его гладила. И кролик млел в её руках. Ему она понравилась. И… глядя, как зверь томно жмурится в её руках, оказавшихся нежными, я вдруг ему позавидовал. Она умела быть нежной.
— Хочешь, подарю? — предложил, — Кажется, вы оба друг другу понравились.
— Я бы с радостью, — она осторожно вытянула руки с кроликом. Тот, впрочем, повис в её руках вполне доверчиво, всё ещё жмурясь от радости, — Он чудесный! — подтянула его к себе, к груди, чмокнула его в нос, — Слышишь, ты чудесный! Красавец! — и грустно посмотрела на меня, — Но я боюсь, что его у нас кто-нибудь съест. Мы… — смущённо потупилась, — Нам иногда еды не хватает, — носом шмыгнула, протянула кролика на мои колени — я осторожно его забрал, — Будет грустно, если его кто-то из наших мелких съест. Он такой красивый! — руку протянула, погладила его около ушей.
Кролик, разумеется, опять томно зажмурился. И я вновь невольно позавидовал ему. В этих бледных руках было много тепла. Но не для меня. И, к тому же, она сказала, что у неё есть жених. И у них, похоже, всё хорошо.
— Ой, а волосы вы высушить можете? — робкий взгляд, — То есть, если это не будет слишком… слишком нагло с моей стороны… Если вам не тяжело?..
— Не будет, — улыбнулся.
И просьбу её исполнил. И кролика отправил обратно к нему домой.
А дождь всё лил и лил, невольно загоняя нас в сухость и шуршащий уют убежища из деревьев…