За лесными шеломами
Шрифт:
Старчище, вислоусый и загорелый до черноты, ехал стремя в стремя со Всеволодом. На конце его копья полоскалась чёлка — красно-белый конский хвост.
— Что-то ты невесел нынче, Кузьма, — заметил Всеволод, покосившись на мечника. — Или жениться надумал, а Михаил не велит?
— Скажешь, князь, — проворчал тот. — Воину жена — что хомут для скакуна. Да и как тут семью заведёшь, когда вы оба такие неуёмные — дня на месте не посидите. Потому и дружина у вас холостая.
— То и ладно. Голосить вослед некому, и ребятишки на стремени не виснут.
— А негоже ты удумал, князь, — помолчав, сказал Кузьма Ратишич. — Бросил Торческ и оголил границу. Теперь вот степнякам открыта дорога на Киев.
Всеволод
— Я киевлянам и так послужил довольно, да благодарности что-то не видывал. Пускай нынче о них у князей смоленских голова болит, они там хозяева...
Князь оглянулся. Позади пылил обоз и, прикованные к телегам, брели кощеи — половцы, взятые в полон при последнем неудачном наскоке на пограничные сёла князя. Дружина надеялась продать их где-нибудь на Днепре.
У дальней излучины дороги, блистая на солнце кольчугами, маячил замок — замыкающее сторожевое охранение из двух десятков всадников.
Глава 2
К северу от Киевской Руси, за непролазными лесами вятичей, залегла равнинная страна, которая так и называлась — Залесье. Молодые города этого обширного края — Владимир и Переславль — именовались «Залесскими», чтобы их отличали от южных собратьев того же прозвания.
Владимир стоял на горном берегу Клязьмы, и издалека, ещё с пойменных тучных лугов, светили путнику золотые шлемы владимирских храмов.
По обычаю всех русских городов, Владимир был опоясан земляным валом — сопом; для прочности в нутро сопа были вкопаны дубовые клети, загруженные камнем и глиной. А по верху вала шли прясла крепостных стен с воротными башнями и заборолами [5] .
Ворот было несколько. На клязьменскую пристань вели Волжские, на речку Лыбедь — Медные и Оринины. На юго-запад сверкающим щитом глядели Золотые ворота, полотнища которых были окованы вызолоченной листовой медью. Их белокаменные своды венчала церковь Ризоположения.
5
Заборола — бруствер перед боевым помостом, на котором стояли защитники крепости.
К устью Лыбеди, в сторону Боголюбова, выходили Серебряные ворота. Здесь-то и встретили владимирцы тело своего убиенного князя. Перед гробом Андрея хлопал на ветру стяг с гербом стольного Владимира — львом, поднявшимся на дыбы. За гробом вели княжого коня в богатой сбруе. Толпа священников во главе с попом Микулицей вынесла за ворота города чудотворную икону, некогда привезённую Андреем из Вышгорода.
Плачем и горестными воплями провожал народ похоронное шествие, и взывал к бездыханному телу князя поп Микулица:
— Уж не в Киев ли ты собрался, господине наш, не в ту ли церковь, что задумал ты обновить и украсить на великом дворе Ярославовом? Говорил ты: «Да будет память всему отечеству моему!»
И, забыв про недавний погром, который они учинили на княжом дворе, вздыхали искренне владимирцы:
— Строг, да справедлив был наш князюшка. Одного его и страшилися. А теперь, поди, бояре семь шкур спустят да и по миру пустят.
— Господи, Господи, оборони нас от злобы соседей!
А соседи — кичливые ростовцы да суздальцы — съезжались тем временем во Владимир на вече.
В шестом часу утра город уже не спал. Был торговый день, пятница. На Богородичной церкви
6
Зернь — напаянные сверху мельчайшие зёрна драгоценного металла (иногда до 300 зерен на одном квадратном сантиметре).
И ещё манила сюда иноземцев неслыханная дешевизна речного жемчуга и самоцветных каменьев: изумрудов, сапфиров, аметистов, топазов и яшмы. Их привозили на торга новгородские молодцы разбойного обличья. Они, конечно, помалкивали о том, где добыты бесценные камни, но в народе жил слух: в полунощных странах, которые платят дань Господину Великому Новгороду, камни эти валяются прямо под ногами, как галька...
На торговую площадь валом валили горожане, всё больше ремесленный люд: щитники, кожевенники, серебряники, мостники, резчики, плотники, сапожники, мастера камнесечного, бронного и оружейного дела. Но сегодня гостям не повезло. Никто из владимирцев ничего не нёс на продажу, зато у каждого при себе был нож-засапожник.
Посреди площади стояли наспех сколоченные помости, и по ним расхаживали два боярина. Одного из них, жилистого длиннорукого человека огромного роста, владимирцы признали сразу: это был Добрыня Долгий, воевода ростовской дружины. Другого боярина горожане видели впервые. Он едва доставал Добрыне до локтя, но глядел важно, то и дело задирая кверху острую сквозную бородёнку.
Громадное вече глухо гудело, как лес в непогоду. Даже стороннему человеку было ясно, что все собравшиеся здесь уже раскололись на два стана. Они и держались наособицу: ростовцы и суздальцы сгрудились ближе к Торговым воротам, владимирцы — по другую сторону помостей. Ни те ни другие не скрывали своей враждебности, готовясь к потасовке.
Но вот Добрыня Долгий поднял руку с шестопёром [7] , и всё смолкло. Боярин заговорил, будто медведь пошёл через чащу:
— Всем ведома древняя слава Великого Ростова и Суздаля. Князь Андрей отнял её у нас и возвысил Владимир. Он толкнул пятою старшую дружину, презрел именитых мужей. И вот бог покарал его смертью.
— Не бог, а вы, бояре, сгубили князя, — внятно, на всю площадь, сказал чернобородый, с нерусским обличьем дружинник, стоявший впереди владимирцев.
7
Шестопёр — палица с шестнреберным наконечником.