За отвагу
Шрифт:
Скорость движения сразу возросла. Задыхаясь, беглецы быстро отрывались от преследователей. Обессиленный старшина почти висел у них на плечах, едва не проваливаясь в беспамятство, но рук при этом не отпускал. Немцу было тяжелее. Во-первых, он и сам был раза в полтора худее Василия, а во-вторых, кляп мешал нормально дышать ртом. Поэтому немец громко, как паровоз, сопел, выпуская воздух носом вперемешку со слюной и соплями. Василий видел мучения немца, но кляп не вытаскивал, решив, что он может закричать и тем самым направить преследователей точно на них.
Наконец,
Пули не причинили беглецам никакого вреда, оставшись где-то далеко за спинами. Пробежав еще немного и поняв, что преследование завершилось, они остановились и завалились на землю, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Василий подошел к немцу и освободил ему рот от кляпа. Тот стоял на четвереньках, не в силах приподняться. От переутомления его вырвало. Вытерев рот грязной рукой, немец сел, прислонившись спиной к дереву, и закрыл глаза.
Произошедшее не укладывалось у него в голове. Совсем недавно вместе с фельдфебелем Штраубе и лейтенантом Клейном, которые любезно согласились захватить его с собой из санчасти, где ему накануне вскрыли выскочивший на плече гнойный чирей, они ехали в его родную часть. Теперь он сидит в окружении двух вражеских разведчиков, при этом тела фельдфебеля и лейтенанта, успевшего застрелить одного из русских, сейчас валяются в дорожной пыли, остывая. А он при этом собственноручно тащил раненого русского сквозь лес, боясь, что если откажется, то второй русский, со свирепым лицом, перерезавший глотку Штраубе, поступит точно так же и с ним.
Страх за собственную жизнь сковал его накрепко. Казалось, что стоит открыть глаза – и все это окажется обыкновенным кошмарным сном, одним из тех, что снились ему после увиденного на этой войне: изувеченные, растерзанные, обгоревшие человеческие останки, валяющиеся неубранными там, где застала людей смерть. Многие его товарищи уже привыкли к этому постоянно преследующему их сладковатому запаху разлагающихся тел и даже с удовольствием позировали на фоне убитых красноармейцев и уничтоженных советских танков. А вот ему до сих пор было страшно и дико смотреть на это.
Воспитанный в постоянной работе, когда ему, старшему сыну бедного баварского крестьянина, приходилось с раннего утра и до позднего вечера горбатиться на отцовском поле, потом и кровью растя скудный урожай, он всегда считал себя менее развитым по сравнению со своими сверстниками. Читать и считать научился поздно, уже после младших братьев, которые из-за этого потешались над ним, не осознавая, что именно благодаря рабскому труду старшего брата и отца они получили возможность ходить в школу. Друзей среди сверстников у него не было, так как работа отнимала все время. И только по ночам при свете тонюсенькой свечи или тусклой
Незадолго до того как вермахт вошел в Польшу, его призвали в армию, но в строевую часть он не попал, оставшись ездовым в обозе. Так и двигался в самом хвосте дивизии вначале к Варшаве, потом к Парижу, где и подцепил в одном из дешевых борделей триппер, решив, наконец-то, расстаться с девственностью. Он помнил, как долго потом подтрунивали над ним товарищи, хотя после той войны у многих были аналогичные проблемы. Хорошо, что доктор в санчасти, куда он обратился, оказался понимающим и залечил неприятную болезнь.
Отдышавшись, немец открыл глаза. Нет, это был не сон. Около него сидели русские, один из которых заканчивал перебинтовывать другого, усатого пожилого крепыша.
Закончив перевязывать старшину, Василий подошел к пленному:
– Документен давай, – он руками в воздухе изобразил квадрат.
– О! Я-я! Документен! – закивал головой немец, судорожно расстегнул пуговицу на кителе и протянул Василию солдатскую книжку. Тот взял ее и вернулся к старшине.
– Федор Николаич, товарищ старшина, вот документы этого, – он кивнул в сторону пленного, – гляньте.
Старшина взял бумаги и стал их внимательно просматривать, разглядывая каждый лист, затем молча положил к себе в карман гимнастерки.
– Ну что там, товарищ старшина, подойдет нам такой язык? – нетерпеливо спросил Василий.
– Нет, – Кузьмин посмотрел на часы.
– Как нет? – удивленно посмотрел на него Василий.
– Да вот так нет, – спокойно ответил старшина, – обозник он, Вася, с него толку, что с козла молока. Его из медицинской части выписали, и он к месту службы ехал. К тому же мы из этой дивизии уже языков брали. Вот такие пироги.
– И что с ним теперь делать? Может, я его прикончу, чтобы не мешал выходить?
– Ну, зарежешь ты его, и что? Кому от этого польза? – старшина сделал попытку приподняться, но охнул, схватился за бок и снова сел. – Ловко ты его подначил меня тащить! Раз уж не захотел меня оставить, то и дальше тебе со мной мучиться. А немец – он помощником в этом деле будет. Времени осталось мало, вот-вот фрицы в наступление против наших перейдут. Надо успеть через ручей перебраться. А потом еще и до переправы нужно дотопать. Так что надо поспешать. Выйдем, там и будем отдыхать, а начальство пусть само решает, что с пленным делать.
Снова Василий поставил немца сбоку от старшины. Вдвоем они помогли Кузьмину подняться и дать обхватить себя руками за плечи. Двинулись. На этот раз Василий не торопился, изо всех сил напрягая зрение и слух: приближалась линия фронта, и в любой момент можно было наткнуться на немецких дозорных. Многое будет зависеть от того, кто кого первым увидит. Не успели дойти до ручья, как впереди начали раздаваться орудийные залпы, вслед за ними затрещали пулеметы, защелкали винтовки.
– Поперли, падлы, – выругался Василий, остановившись на мгновение, чтобы вытереть пот, застилающий глаза.