За пять веков до Соломона
Шрифт:
— Извини.
— Нет, то есть да… — впервые Аарон почувствовал, что не находит слов. — Это ты извини. Мне было приятно.
Елисавета вспыхнула, блеснула исподлобья спелыми виноградинами. Оба надолго замолкли.
Чтобы снять напряжение, Аарон показал на закат:
— Смотри, как красиво.
Заходящее солнце растекалось расплавленным золотом по краю неба. Только что легкие, словно перышки, облака тяжелели, обретали багровый объем, вершины гор вспыхивали погребальными кострами, начиная петь песнь мертвых уходящему дню, а в небе отражалось далекое волнующееся море. Прямо над головой раскинулась темно-синяя бездна. Казалось, стоит оступиться, как полетишь вверх, в эту манящую глубину, которая с радостью утащит то ли на самое дно, то ли на самую вершину, чтобы никогда уже не выпустить.
Елисавета весело взглянула на Аарона, большие глаза сверкнули знакомыми искорками сапфиров. Она подошла поближе к юноше и тоже уставилась на величавую картину окончания дня.
Аарон вдохнул полной грудью вечерний воздух. Знакомый запах пыли, нагретых камней и соленых брызг укрытого за холмами моря. Но что это? Примешивался еще один аромат, такой знакомый и одновременно такой неуместный здесь, на пустынном холме.
Запах напоминал о чем-то далеком. Аарон закрыл глаза. Что-то связанное с Египтом, когда он был совсем маленьким. В памяти всплыла темная комната, где они жили с Мариам.
Вот юная сестра радостно щебечет над лоханкой с водой, подводя черным углем глаза. Видно к очередной встрече со своим драгоценным Моисеем прихорашивается. И стоит из-за какого-то египтянина столько возиться? Тут Мариам достает крохотный глиняный кувшинчик, наклоняется к младшему брату и заговорщически шепчет:
— Арюш, посмотри, что у меня есть.
Сестра подносит кувшинчик к нему и открывает крышечку. Аарон внимательно разглядывает, но ничего не происходит.
— Глупенький, на это не смотреть надо, а нюхать. Вот так, видишь?
Аарон послушно тянет воздух в себя и вдруг чувствует, как волшебный аромат щекочет ноздри. Пахнет чем-то чудесным и сладким. Почему-то становится хорошо и радостно.
— Это — розовое масло. Мне Моисей подарил. Знаешь, сколько стоит!
Аарон открыл глаза, лицо защекотали поднятые ветром волосы Елисаветы, что золотились на фоне волшебного заката. Израильтянин снова вдохнул полной грудью, знакомый аромат опять принес чудесное спокойствие из далекого детства.
— Елисавета, откуда у тебя розовое масло?
Девушка удивленно вскинула бровь, потом загадочно улыбнулась.
— Оно же целое состояние стоит…
Аарон вдруг запнулся, пораженный внезапной мыслью.
— Подожди, ты что, ради меня, да?
Синие глаза смотрели так ласково, что захотелось броситься в них, навсегда утонуть в бездонных впадинах.
— Елисавета…
Нос прижался к лицу девушки, дыхание остановилось. Мысли улетели в темнеющее небо, вспыхнули первыми звездами, нырнули за горизонт, погрузились в багряные отблески заходящего солнца, унеслись на вершины самых высоких гор, нырнули в два огромных озера, полных ясной синевы, и таки утонули там…
Они молчали почти до самого лагеря. Аарон настоял, что проводит Елисавету домой. А то в ночной пустыне столько опасностей могло поджидать одинокую девушку!
Когда вдали показались палатки, Елисавета остановилась:
— Все, дальше тебе нельзя. Возвращайся назад.
Аарон никак не хотел отпускать, но девушка мягко отстранилась, провела пальцем по обветренным носу и губам.
— Завтра я опять приду, — рука нежно скользнула по грубой щеке. — Рубцы сходят. Думаю, совсем скоро ты сможешь вернуться…
— Смотри, Иофор, что я придумал. Здесь будут вот такие зубы, чтобы каждый видел: зверь готовится к смертельному броску.
В песке остывала бронзовая статуя нового бога израильтян. С одной стороны суетились двое работников, загибали каменными молотками отливок. С другой, верховный мастер острым зубилом обозначал места огромных глаз.
— Да, выглядит ужасающе. Только…
— А еще хвост, Иофор. От одного взгляда мороз по коже. Нравится?
— Статуя — да. А вот замысел — нет.
Моисей замер, словно получил пощечину. Побледневшее лицо медленно развернулось к мадиамскому священнику, в глазах зажегся упрямый огонь:
— Интересно, почему? Ведь я твою идею взял — дать израильтянам единого Господа Бога.
— А чем твой бог от египетских Гора, Хатгор, Анубиса и прочих отличается? Такой же полузверь. Точная копия богини плодородия Рененут. Как люди, на статую глядя, будут бога у себя в душе искать? Думаешь, хоть один еврей себя с ним сравнит? Разве только Наасон, да и то знаешь почему.
Моисей опустил взгляд, голос его задрожал:
— Что ты предлагаешь делать?
— Ничего. Не давай единому Богу никакого облика — так каждый скорее поверит, что Бог внутри него живет.
— Да ты что, Иофор? Как можно без облика? Нет такого народа, где боги не являли бы свой образ людям. Что же евреям единственными быть?
— Это твоя мечта, Моисей, сделать израильский народ избранным, чтобы каждый еврей мог свободу познать. Чего же сейчас от задуманного отходишь, почему на других оглядываешься? Хочешь создать, чего до сих пор не было, так не бойся свое, ни на кого не похожее, придумать.
Моисей упрямо затряс головой:
— Нет, Иофор. Без священной статуи нельзя. Иначе кому жертвы приносить, священный фимиам курить? В чью честь храмы возводить? Люди должны в ужас приходить от одного облика грозного Господа.
— Молод ты еще, Моисей, не понимаешь, что самый страшный образ не пугает так, как неизведанное, простому человеку недоступное.
Моисей негодующе стукнул по ладони:
— В конце концов, Иофор, я здесь верховный вождь — мне и решать.
— Я не спорю, только говорю, что большую ошибку совершаешь. Еще попомнишь слова мои.