За пять веков до Соломона
Шрифт:
Сзади подскочил заспанный Моисей, но Иисус свалил его одним ударом…
Посерел край неба, вспыхнула отчаянным светом Утренняя Звезда. Ветер, угомонившийся было к полуночи, просыпался с рассветом. Он забрался в самую высь — выше облаков, схватил первый лучик, метнулся назад. Земля спросонья потянулась под ласковым прикосновением. Одинокое дерево приветственно взмахнуло ветвями и опять погрузилось в дрему. Ветру это не понравилось. Он надулся изо всех сил и пронесся холодным вихрем над землей. Сорванные с места камни покатились по склонам, чтобы через мгновенье отозваться далеким гулом со дна ущелий. Дерево проснулось окончательно и завертелось под резкими порывами, словно разминаясь перед долгим днем.
Иисус поежился: ветер крепчал, и голое тело совсем озябло. Рубаха, что надежно защищала от утренних заморозков все эти дни, теперь туго пеленала руки и ноги Моисея. Тот лежал, не двигаясь, и глядел на молодого израильтянина.
— Ну что, Осия, веришь теперь, что не просто вождю выбор сделать? Понимаешь мои мучения, когда не знал, как с тобой поступить?
В голосе учителя звучала ехидная насмешка.
— Или ты сейчас заповеди про себя повторяешь? Скрытый смысл ищешь, что поможет выход найти?
Иисус посмотрел на Моисея, и тот сразу умолк. Во взгляде ученика сквозил не липкий страх, не взрывной гнев, а тихая жалость, какой родственники награждают смертельно больных.
— Знаешь, Моисей, два дня назад, когда открылась правда об отце, я хотел убить тебя. Еще вчера больше всего желал, чтобы твое имя стерлось из памяти последнего еврея. А сегодня понял, что тебя невозможно ни убить, ни забыть. Моисею суждено жить вечно в благодарных воспоминаниях миллионов потомков тех, кого ты вывел из Египта, кого ты сделал навсегда свободными. И я не вправе, да и не в силах, отбирать у израильтян народного героя. Но я хочу, чтобы тебя запомнили именно таким: мудрым, решительным, свободолюбивым. Человеком, что подарил чудо общения с Господом. Вождем, что сделал наш народ избранным.
Утренний ветерок нашел новое развлечение. Он с разбегу налетел на шевелюру Иисуса, черные локоны встрепенулись не хуже ветвей дерева. Но ученик не обратил внимания на проказника, продолжая говорить:
— А ведь есть и другой Моисей. Тот, кто безжалостно расправился со всеми непокорными, включая верных помощников. Кто, не моргнув глазом, послал на смерть простых людей, только для того, чтобы остальные никогда не прознали о дешевых трюках и хитроумных манипуляциях. Кто казнил невинных израильтян, чтобы не пошатнуть свой авторитет.
Черные очи Моисея не отрывались от Иисуса. Казалось, он впервые видит настоящий облик ученика.
— Еще год-два, и евреи доведались бы об этих злодеяниях. И знаешь, что тогда бы случилось, Моисей? Они бы прокляли тебя. Сначала тихонько, шепчась по углам, со временем — громче и громче, после твоей смерти — открыто и шумно. А заодно бы радостно растоптали все, к чему ты стремился. Включая внутреннюю свободу, о которой решили бы, что это — сказка, придуманная для прикрытия твоих изуверств.
Моисей делано закатил глаза, но Иисуса это не смутило.
— Что не веришь? А ведь такова доля всех великих людей и империй. Что ты знаешь о Саргоне, что правил Аккадией еще тогда, когда даже деда Пепи Первого на свете не было? А о самой Аккадии? Что случилось с могущественными империями Хуфу и Хефрена? Куда делись мудрые амориты после смерти Хаммурапи? Молчишь?
Податливая прическа Иисуса быстро наскучила беззаботному ветерку. Он попробовал пройтись по голове Моисея, но лишь оцарапался о седую шапку жестких волос. Старый вождь даже не шелохнулся, внимая словам молодого израильтянина.
— Знаешь, мне кажется, двенадцатой должна быть совсем другая заповедь. Хотя в одном ты прав, она — самая главная, и все остальные вместе связывает. А звучит совсем незатейливо. Удивительно даже, как быстро вожди и правители ее забывают. «Помни о людях вокруг!»
Моисей презрительно хмыкнул и, наконец, промолвил:
— Значит, все, что задумываешь, сначала с людьми обсуди, и только потом делай?
Как-то само собой получилось, что учитель с учеником поменялись местами. Теперь Иисус терпеливо отвечал на вопросы старого вождя.
— Нет, не стоит каждый шаг со всеми сверять. Иначе никакой ты не лидер, что вперед ведет. Если нужно — двигайся наперекор толпе, если без того не обойтись — будь жестким, даже жестоким. Но помни о людях вокруг. Помни, для кого все делаешь. Тогда любовь и уважение не только при жизни окружат, но и после смерти не исчезнут. А главное — помыслы и стремления будут последователями подхвачены и продолжены.
Голос Иисуса окреп, загремел над притихшей вершиной:
— Трижды прав был Иофор, советуя не оглядываться по сторонам, а строить собственные правила для избранного народа. Жаль, что ты его не послушал. Но еще ничего не потеряно. Я не хочу, чтобы еврейский народ распался на части, когда ослабеет жесткая рука Моисея. Не хочу, чтобы люди разочаровались в свободе, чтобы забыли о великой цели. Поэтому сейчас наилучшее время все исправить.
Иисус посмотрел в глаза Моисею и твердым голосом вынес приговор:
— Для этого тебе придется исчезнуть.
— Ты не посмеешь, Иисус, вернуться без меня, — впервые Моисей произнес им же дарованное имя.
— Почему? Я объявлю, что Господь разгневался на малодушие Моисея и предсказал, что тот не войдет с израильтянами в землю обетованную. Сам ведь учил, что воле Господа люди простые охотнее подчинятся.
— Так что, убьешь прямо здесь? И чем ты тогда лучше?