За тихой и темной рекой

Рем Станислав

— Вернусь в гостиницу — надо привести себя в порядок. А вечером собираюсь посетить театр господина Роганова.

— Только и всего? — в голосе полицмейстера прозвучала ирония. — Тут, можно сказать, война, а господин инспектор желает смотреть спектакль. Вам мало того, что сейчас творится на улицах города?

— А что творится? — Белый посмотрел сначала в одну сторону улицы, после в противоположную. — Я, признаться, ничего особенного не наблюдаю. Скажу более. Я боялся, что после артобстрела в Благовещенске начнётся паника. И был крайне удивлён тем обстоятельством, что жители столь спокойно отнеслись к началу военных

действий. Такое ощущение, будто они постоянно находились в ожидании войны. Любопытно, не правда ли? Я даже не удивлюсь, если на берегу Амура будут разрываться снаряды, а в кассы театра в тот же час будет ломиться публика. Кстати, Владимир Сергеевич, а почему бы нам с вами сегодня не посетить театр вместе? Часиков этак в семь?

— Но представление начинается в три пополудни.

— А кто сказал, что мы станем смотреть спектакль? Лично я желаю присутствовать в театре не в качестве зрителя, а скорее актёра…

— Вот оно что? Я к вашим услугам.

Белый уже сидел в дрожках, когда Киселёв жестом попросил Олега Владимировича наклониться:

— К сожалению, только поймите правильно, у вас в номере был произведён небольшой обыск, — Киселёв замялся, подбирая слова, чтобы не обидеть гостя.

Белому пришлось прийти на помощь полицмейстеру:

— Не волнуйтесь. Я знаю. Жду вас к семи у театра.

Станислав Валерианович, сидя на бревне, пытался собраться с мыслями. На земле лежала неизменная тетрадь, в которой он «накрапывал», по выражению Белого, «рифмованные фразы». Математик! Приехал, всё перевернул с ног на голову. И ведь прав, будь оно всё неладно. И по поводу поэзии. И по поводу Анны Алексеевны. Так уж устроен мир: мужчины борются за любовь женщины, а она вправе сделать свой выбор. И она сделала.

Станислав Валерианович до мелочей помнил тот майский день, когда ему с утра принесли открытку с поздравлением от Анны Алексеевны. Две странички послания были словно крылья, вознесшие его до небес. Он пулей вылетел из дома, пролётка вмиг доставила к дому губернатора. Служанка проводила в комнату госпожи, которой Рыбкин желал высказать в то дивное утро все-все. Однако спустя несколько минут человек, легко «рифмующий фразы», не смог даже двух слов найти для выражения своих чувств. В комнате Анна Алексеевна спокойно представила Рыбкину своего гостя, поручик даже не запомнил имени молодого человека. Важно было то, что Анна Алексеевна уделяла незнакомцу намного более внимания, из чего Станислав Валерианович сделал вывод, что они знакомы не первый день. И знакомство носит в некоторой степени приватный характер. С того утра жизнь Станислава Валериановича превратилась в кошмар, созданный им самим.

— О чём задумались, господин поэт?

Рыбкин вскинул голову. Вот кого бы он сейчас не хотел видеть, так это её, Полину Кирилловну.

Поручик привстал:

— Какими к нам судьбами?

— Да так, — девушка встревоженно оглядывалась. — Вы, случайно, нашего постояльца не видели? — Полина Кирилловна ещё раз внимательно посмотрела вдоль окопов.

Знакомой фигуры, однако, среди ополченцев видно не было.

— Господина Белого? — Станислав Валерианович даже не заметил состояния красавицы. — Как же, с полчаса тому…

— И что он? — девушка словно выдохнула накопившуюся тревогу. С того момента, как начались разрывы снарядов, она не находила себе места.

— В полном соответствии. Правда, они с Анной Алексеевной попали под обстрел, но, слава богу, обошлось. Только кучера ранило.

— Кучера? Кучера — это хорошо. То есть, я хотела сказать, коли ранило, значит, живой.

— О, голубушка, да я смотрю, вы побледнели. Боитесь крови?

«Вот глупый», — заиграла на лице девушки улыбка.

— А какие тревоги посетили нашу местную знаменитость? Поделитесь.

— Чем?

— Тревогами. Или сомнениями. Что вас более гложет? Легче станет.

Поручик оправил мундир и, слегка наклонив голову, церемонно поцеловал руку госпожи Мичуриной.

— Помилуйте, Полина Кирилловна, в столь глупой голове, как моя, могут ли появиться сомнения, которыми можно делиться с человечеством? Тем более, столь очаровательным?

— Уверена. Можно присесть?

— Конечно! — Рыбкин развернул тетрадь и положил её на бревно. — Вот, прошу. А к нам — как?

— Кормим солдат.

— Ого! Знатные харчи из ресторации Мичурина? Да из рук такой красавицы! — Рыбкин присел рядом с девушкой. — Кирилла Игнатьевич слов на ветер не бросает.

— Странно, — Полина Кирилловна отметила, как Станислав Валерианович тактично дистанцировался от неё. — Я впервые не слышу от вас колкости. Могли бы и съязвить.

— Да время не то. Вот закончится вся эта катавасия, тогда и пошутим.

— Всё так серьёзно? Батюшка сказал мне, что бояться нечего. Хунхузы не дураки, прекрасно понимают, кто стоит за нами. А с такой державой воевать…

— В этом Кирилла Игнатьевич прав. Но мы не знаем, кто стоит за хунхузами. Под Харбином чёрт-те что творится. Теперь здесь.

— Боитесь?

— Кто? Я? — Рыбкин даже не посмотрел в сторону девушки. — Нет… Хотя, врать не стану, внутри что-то гложет. Обидно, если убьют, когда жизнь только начинается. Говорят, на вашего отца вчера совершили нападение?

Вопрос прозвучал неожиданно, но Полина Кирилловна восприняла его спокойно. За прошедшее утро её об этом спрашивали не раз.

— Да. Ограбили. Чуть не убили. В городе происходят странные вещи, вам не кажется?

— И воровство, и мародерство. Ничего удивительного, ведь почти война. В такие дни в людях открываются самые…скрываемые пороки.

— Не спорю. А в вас открылась… брезгливость. Судя по тому, что сели от меня подальше.

Рыбкин поморщился:

— Я сел там, где мне удобнее. Я вам не интересен, впрочем, и вы мне… в том смысле, о чем всегда думают мужчины…

— И о чём же они думают? — Полину Кирилловну разговор начал заинтересовывать. — Не уходите от ответа.

Поручик мысленно обругал себя. Всё-таки она его поймала. Теперь не отвяжешься.

— О чём думают мужчины? Да уж никак не о ваших мыслях и переживаниях. Их манит ваша внешность и ваши капиталы. Точнее, деньги отца. Кому же не захочется взять в жёны красавицу, да ещё с приданым?

— Вам, — парировала дочь Мичурина. — Ведь вы же не хотите за мной ухаживать?

— Упаси боже! — Станислав Валерианович поднял с земли прутик и принялся рисовать им на песке непонятные фигуры. Полина Кирилловна обратила внимание на длинные, тонкие пальцы офицера, на то, как они ухожены. Ногти не обгрызены, как у Индурова, а красиво обработаны у цирюльника. Поручик тщательно следил за собой. — Сие будет означать перестать уважать себя.