За три мгновения до свободы. Том 2
Шрифт:
– Еще одна просьба… Две просьбы. Можно мне забрать остатки коньяка? – указал Блойд на початую бутылку.
– Забирай. И вторая?
– Кофе. Мне чертовски не хватает кофе в этой тюрьме. Пожалуй, даже больше, чем женщин. Но женщин же просить бесполезно?
– Бесполезно.
– Тогда хотя бы кофе. Хотя бы раз в неделю. Одну чашку крепкого кофе с утра.
– Хорошо. Каждое утро у тебя будет чашка крепкого свежезаваренного кофе. Будем считать это моим первым человеческим поступком.
Очутившись снова в камере, Блойд уселся на пол, откупорил бутылку и сделал большой
Коньяк и кофе… Все, что ему удалось получить от сегодняшней встречи. Кофе и коньяк. Коньяк, конечно, штука хорошая, тем более что он почти отвык от его вкуса за время заключения. А кофе… Кофе Блойд не любил и не пил его вовсе. Но сейчас кофе – это хорошо, больше не надо дырявить собственную руку этой треклятой иглой.
После первой встречи Луи стал прилетать к Блойду раз в несколько дней, каждый раз принося известия от Морти. Но Морти тоже нуждался в новостях от Блойда. В первый раз Гут дал понять, что Луи отыскал своего хозяина, оставив от полученного сообщения лишь слово «прочитал». Но для полноценной связи этого было мало, нужно было найти возможность для ответных сообщений. Хотя бы кратких, хотя бы в два-три слова. И Блойд выпросил у Адальгарда иглу. Ту самую, которой тюремный лекарь зашивал покойницкие мешки. Адальгард… У Блойда снова зашевелилось что-то неприятное и нехорошее в груди, прямо за ребрами. Так уже было, когда он не сказал старику про Луи. Почему не сказал? Просто не сказал, и все! Неприятное снова зашевелилось. Тогда впервые после долгого времени Блойд пришел к Архиепископу в хорошем расположении духа. Руки его еще хранили тепло маленького пернатого тельца, и, вспоминая забавный голубиный хохолок, Блойд невольно улыбнулся. Улыбка эта не укрылась от внимательного и чуткого взгляда Архиепископа.
– Случилось что-то хорошее, Блойд? – спросил он тогда.
Блойд слегка заколебался, но тут же ответил:
– Нет, с чего ты взял?
Адальгард не заметил замешательства товарища. Или сделал вид, что не заметил.
– Просто я давно не видел улыбки на твоем лице.
– Да нет… Ничего не произошло. Просто я сегодня хорошо спал. Мне приснился приятный сон. Кстати, мне снилась Лесси с птичьими крыльями. Она была забавной.
Архиепископ улыбнулся. Лесси, услышав свое имя, зашуршала где-то в углу камеры, а у самого Блойда шевельнулось то самое неприятное и нехорошее в грудине. Тогда впервые зашевелилось.
Потом еще раз, когда через два дня Блойд попросил у Адальгарда иглу и не сказал, зачем.
– Зачем тебе игла без ниток?
– Да так, надо кое-что там… Надо в общем.
И снова зашевелилось. И теперь вот тоже.
Неужели теперь так будет каждый раз, когда он будет вспоминать об Архиепископе? Но с чего это вдруг? Ведь он же его друг, единственный здесь в заточении друг.
Игла пригодилась. Когда Луи снова прилетел, Блойд воспользовался ею, чтобы проколоть подушечку пальца на левой руке. Выдавив через ранку большую алую каплю, Блойд использовал собственную кровь вместо чернил. Игла послужила пером. На обратной стороне послания, полученного от Морти, Блойд нацарапал: «Рад, что ты рядом. Есть план. Мешают цепи. Пытаюсь решить. Жди».
После этого Луи прилетал несколько раз, каждый из которых добавлял по ранке на кончиках пальцев Гута. Адальгард их не замечал. Или снова делал вид, что не замечал. Опять Адальгард, и опять не по себе…
Ничего, теперь есть кофе. Крепкий кофе – это почти чернила, а Блойд просил именно крепкий. Теперь нет необходимости дырявить пальцы. Ранки быстро затянутся. И иглу можно отдать старику. Не нужно будет теперь гадать, заметил он или нет, не нужно выдумывать, зачем ему была нужна игла. Все, не нужна. Перо ему с легкостью заменит любая соломинка с его ложа. Соломинка, кофе и никакой иглы.
Блойд отхлебнул коньяк. Морти не может вечно торчать на якоре у Крепости. Рано или поздно ему надо будет вернуться в Золотую бухту. Запасы еды и пресной воды закончатся. С едой, положим, Морти еще как-то разберется. Он прирожденный рыбак, а рыба здесь действительно отменная. Торн, сволочь, кормит ее на славу. Но с пресной водой ничего не придумать. Сильных дождей ждать не приходится, не тот сезон. Остается только надеяться, что Морти позаботился о запасе. Надо будет в следующем письме обязательно спросить, сколько они еще протянут.
Еще глоток коньяка. Ну спрошу, а что толку? Что дальше? Что делать с цепями? ЧТО ДЕЛАТЬ, МАТЬ ЕГО, С ЦЕПЯМИ? Торн сволочь, сволочь, сволочь! Что ему стоило? Ведь я же видел, что он хотел, он уже почти был готов… Почти готов… Но он трус, он боится, что его сдадут Императору. Наверняка у Деспола есть тут свои тайные глаза и уши.
Еще два глотка. Скотина! Тупая трусливая скотина этот Торн! Из-за него мне придется гнить в этой вонючей камере. Опостылело все! ВСЕ! И стены эти, и солома, и цепи, и жизнь эта опостылела!
Последний долгий глоток осушил чрево бутылки. К чертям все! Все планы, надежды, все мечты к чертям! И тебя к чертям, никчемная склянка! Пустая бутылка с силой полетела в противоположную стену, а Блойд провалился в темную бездну беспамятства.
Утро не принесло облегчения. Хмель улетучился, но оставил после себя гудящую тяжесть в затылке и новое, ясное, уже не смягченное коньячными парами осознание провала. Реальность скованных железом рук не оставляла шансов мечтательным планам побега.
Блойд осмотрел камеру. Пол у стены напротив был сплошь усеян осколками вчерашней бутылки. Большие и маленькие острогранные стекляшки скудно преломляли и отражали хилые солнечные лучи, провалившиеся в камеру через узкое зарешеченное окно. «Точно, как моя жизнь, – подумал Блойд, – пустая, бессмысленная, разбитая вдребезги». Его взгляд остановился на странной формы осколке. Горлышко. Оно откололось от пузатого тела бутылки, прихватив с собой изрядную часть ее выпуклого бока, и напоминало теперь… Нож! Само горлышко служило его рукоятью, а боковина бутылки – лезвием, острым стеклянным лезвием.