За три мгновения до свободы. Том 2
Шрифт:
Блойд молчал. В груди невыносимо щемило. Он не знал того солдата. Он успел познакомиться только с прикладом его ружья. Но он ощущал себя виновным в его гибели. Не причастным, а именно виновным. И между этими двумя понятиями непреодолимая пропасть. Вина многотонным прессом обрушилась на его плечи, сжала грудь, не давая вдохнуть, мешая пропихнуть внутрь застрявший в горле комок. Рядом с Блойдом и вокруг него всегда было много смертей. Люди гибли в бою, в заточении, в походе. Гибли за него, иногда даже прикрывая его своим телом. Но всегда это был их осознанный выбор, они всегда знали, на что шли. Поэтому никогда раньше у Блойда не было такого острого и невыносимого чувства вины. Этот мальчишка… Он же просто выполнял свой долг, он спасал своего командира. И за это он умер. Умер только потому, что стал свидетелем его, Гута, безрассудства… Но Торн! Как мог он так поступить с человеком, возможно, спасшим ему жизнь? Блойд смотрел на Бена и силился понять, как в одном человеке одновременно уживаются две совершенно противоположные сущности? В нем, как в котле, кипела сборной солянкой и какая-то искренняя, щемящая тоска, и чувство долга, чувство офицерской чести, и неимоверная, почти бесовская маниакальная жестокость. Блойд смотрел на Торна и физически ощущал его внутренние, никому не ведомые страдания. Оставаясь внешне непоколебимым железным хозяином Крепости, внутри Бен весь кровоточил истерзанными душевными ранами. Каждая смерть, к которой он был причастен, убивала и частичку его самого, уничтожала его душу, ввергала ее в кромешную тьму. А между тем разорванные в лохмотья остатки его души, как и всякой души человеческой, тянулись к свету, к чему-то чистому и неиспачканному грязью предательства и кровью невинных жертв – к тому, чего здесь, в Крепости, почти не осталось, и воплощением чего, в некоторой степени, стал для Бена Блойд. Гут стал для Торна единственным человеком, рядом с которым он мог позволить себе хоть ненадолго быть настоящим и не бояться проявить мягкость или слабость. При других обстоятельствах Блойд мог бы стать его другом. Настоящим другом. Единственным другом. При других обстоятельствах.
А сейчас Бен тоже молчал. Он, как и Блойд, думал об этом парне, которому не повезло. И о себе, ведь ему самому не повезло еще больше. Тот парень умер, а ему самому со всем этим предстояло еще как-то жить. Каждый день жить с этим. И с этим же умирать. И предстать на Суд тоже с этим. С этим и еще с сотнями других смертей.
Бен молча достал из сейфа бутылку коньяка, молча откупорил ее, наполнил два бокала, один из которых он протянул Блойду. Они выпили. Тоже молча.
Терпкая обжигающая жидкость продавила, наконец, застрявший в горле комок и ослабила сжимавшие его тиски. Блойд смог заговорить.
– Зачем ты это сделал, Бен?
Торн не ответил. Он лишь плотнее сжал губы и громко выдохнул раздувшимися ноздрями.
– Почему, Бен? Ведь он спасал твою жизнь!
– Вот именно! – взорвался Торн. – Неужели ты не понимаешь? Если он спас меня, значит, я оказался в ситуации, из которой меня надо было спасать! Значит, я проявил слабость! Комендант Крепости не может проявлять слабости!
– Но почему?
– Да потому, что это Крепость! Крепость! Это чертов ад на земле! И если все здесь еще не полетело в тартарары, то только потому, что здесь есть комендант, в котором нет ни слабости, ни жалости, ни сострадания. Я здесь для всех все! Да, я жесток, я для них кара небесная, но я же для них и Бог, и отец, и мать родная. И если я перестану быть таким, все здесь рухнет в одночасье.
– И ты предпочел перестать быть человеком, чтобы остаться комендантом?
– Заткнись, Блойд! Или я пожалею, что разрешил тебя сюда привести.
– А я о том, что попросил тебя об этом.
Блойд и Бен обменялись тяжелыми взглядами. Блойд изучал осунувшееся и посеревшее лицо коменданта. «Он постарел с момента нашей последней встречи, – подумал Гут. – А ведь так немного времени прошло. Совсем немного, чтобы так постареть!». Мрачные и усталые глаза Торна еще больше провалились внутрь и оттого казались еще более мрачными и еще более усталыми. На лбу обозначились новые борозды морщин, а голову то тут, то там посеребрила предательская седина. Даже его исполинские плечи хоть никуда и не делись, но теперь как-то опали, словно под тяжестью невидимой ноши. Только усы все так же молодились и задорно задирались кверху, что делало их неуместными на фоне обмякшего и осунувшегося облика коменданта. Блойд заглянул в потерянные глаза Торна и ужаснулся открывшейся ему бездне невыносимого внутреннего страдания. Это может показаться странным, но измученному и изможденному узнику вдруг стало неимоверно жаль своего тюремщика.
– Как же тебе хреново, Бен, – с искренним состраданием произнес Блойд. – У тебя хоть получается спать?
Торн залпом опрокинул в себя остатки содержимого бокала и страдальчески взглянул на Гута.
– Когда выпью. Когда нажрусь, как грязная скотина, до беспамятства.
– И часто это бывает?
– Каждую ночь… Каждую сраную ночь, – Бен усмехнулся. – Должен же я хоть как-то засыпать.
– Ты убиваешь себя, Бен.
– Послушай, дружище. Я за свою жизнь убил столько мерзких ублюдков, что еще одним больше или меньше – уже совершенно без разницы… Хотя ты знаешь, – Бен снова ухмыльнулся, – возможно этот мир только скажет мне спасибо за то, что я избавлю его от себя… А, Блойд, как думаешь, скажет мне мир спасибо? Может, такая моя смерть станет единственным оправданием моей никчемной жизни?
– Не станет. Добровольная скотская смерть не оправдает скотской жизни.
– Да? А что тогда оправдает?
– Не знаю. Может, другая, не скотская жизнь?
–О, мне уже поздно начинать жить по-другому!
– Никогда не поздно. Пока мы живы, всегда есть надежда!
– Нет, Блойд, не всегда. Не в моем случае. Мне жить комендантом и умирать комендантом. Сраным комендантом сраной Крепости, а это значит – по-скотски.
– А разве комендант не может жить по-человечески и совершать человеческие поступки?
– Например?
– Не знаю. Поменьше убивать, получше относиться к несчастным узникам. Снять с меня эти чертовы цепи наконец.
Бен задумался, но уже через несколько мгновений совершенно изменился в лице. Его глаза превратились в два ледяных айсберга, взгляд стал непроницаемым и чужим.
– Так вот оно что! Вот зачем ты пожаловал! Решил хитростью взять?
– Я не понимаю тебя, Бен. Ты прав, я действительно хотел просить тебя снять с меня цепи. Но я и не скрывал своих намерений, в чем ты усмотрел хитрость?
– В чем? Ты держишь меня за идиота? Ты, как ночной воришка, пробрался в мою душу. Ты шарил там своими грязными руками, цинично и беспардонно копался в ней. И все для того, чтобы найти больное место, воспользоваться им в своих интересах? Я был с тобой откровенен, я открылся тебе. А сейчас снова ощущаю себя так, словно ты опять приставил нож к моей шее… Ты такая же мразь, как и я, Блойд. Ты ничуть не лучше меня самого. И мне жаль, что я был с тобой откровенен, я снова допустил промах.
– Постой, Бен. Ты не прав. То, что я шел к тебе, чтобы просить о снятии цепей, вовсе не означает того, что я не могу быть искренним с тобой. Я же вижу, как тебе плохо. Я чувствую, что тебе, быть может, тяжелее, чем мне, чем любому из узников Крепости. Я рад, что нам удалось откровенно поговорить. Ни у тебя, ни у меня давно не было такой возможности. А это необходимо. И я действительно хочу тебе помочь!
– Ты – мне? Черта с два! Ты хочешь, чтобы это я помог тебе.
– Да, хочу! Но как ты не поймешь, что, помогая мне, ты можешь помочь и себе! Попробуй сделать что-нибудь по-настоящему хорошее, человеческое, и возможно, это станет первым шагом на пути изменения твоей собственной жизни.
– Все это чушь и демагогия! Все эти разговоры про новую жизнь, про спасение души… Все чушь собачья. Эта тема закрыта.
– Жаль, что ты мне не веришь.
– Даже, если и верю. Это ничего не меняет. Ты пришел просить снять цепи? Мой ответ – цепи остаются.
– Но почему?
– Потому что так положено! Заключенные в Крепости должны пребывать в цепях. Таковы правила. И правила эти в отношении твоей персоны мне предписано соблюдать лично Императором. Вопросы или пожелания еще есть?
– Значит, ты все-таки предпочитаешь оставаться комендантом…
– Я предпочитаю исполнять свой долг. У тебя все?
Блойд встал. Надежды его не оправдались. Дальнейший разговор терял смысл.
– Жаль. А я почти почувствовал в тебе друга…
– Если у тебя все, Блойд…