За закрытыми ставнями

Свида Александра

Зенин, рассматривавший почву, поднялся с колен сильно взволнованный и молчаливым жестом указал на след.

Перед ними был, хоть и еле заметный, — но все же несомненный, так запечатлевшийся в их памяти, след человека, который тянет правую ногу…

— Здесь стоял Прайс, и я теперь с полным правом возьму разрешение на самый тщательный обыск в его квартире, — энергично произнес Зенин.

— И уж на этот раз своей чертовщиной он нас не запугает, — добавил Орловский.

Глава 22

Сорвалось

— Скажи

на милость, где ты пропадал? — встретил Зе- нин нетерпеливым вопросом своего помощника и друга Орловского. — Если бы я знал, что тебе нужно потратить целый день на то, что сделает в час, много в два, любой посыльный, я не стал бы посылать тебя за пустым делом — узнать, где именно проживает в настоящее время, в городе или на даче, та или иная личность. Такая справка получается обыкновенно в адресном столе в несколько минут, а ты зря потратил на это целый день, да еще в такое время, когда нам каждый час дорог. Эх, Александр!.. Ну, что ж ты теперь сидишь, как мокрая курица, или уж Прайс, среди бела дня, напустил на тебя чертовщину? Что ж ты молчишь?

— А вот жду, пока ты не соизволишь выйти из кноп- повской роли — отчитывания целый час человека, не давая ему не только вымолвить слова, но даже передохнуть. Велел бы лучше Оксане дать мне чего–нибудь выпить, а то у меня от этого твоего «пустого дела» в глотке пересохло и язык колом стал.

— Да тебя и на самом деле разморило, — заметил Зенин, пристально взглянув на своего друга, который, весь красный и усталый, со сдвинутой на затылок, промокшей от пота жокейкой, сидел бессильным мешком на ближайшем к двери кресле.

— Эй, Оксана! — крикнул он в раскрытую дверь, — принеси–ка из ледника пива. Да ты, может, и голоден? — обратился он к Орловскому.

— Голоден! — огрызнулся последний. — Хорошо вот тебе посылать товарищей по «пустым делам», а самому благодушествовать в гамаке да ругать на чем свет стоит этих же товарищей за медлительность. Нет уж, слуга покорный, теперь тебе пусть помогают посыльные, а по «пустым делам» даже и младших агентов гонять нечего!

— Да ты, я вижу, не на шутку обиделся! Жаль вот, мамы дома нет, а то бы она над тобой, голодным и обиженным мальчиком, целой гаммой сожалений рассыпалась, да обкормила бы до несварения желудка. Ну, гарна дивчина! — обратился он к вошедшей Оксане, — не осталось ли у нас чего–нибудь от обеда?

— А то хиба ни?

— Ну и тащи на стол все, что найдешь без барыни, видишь, Александр Брунович с голоду умирает, с утра не ел.

— А яж таки дывовалась, що пан такий хмурный, а вин голодный. Зараз принесу!

Глубокое молчание воцарилось в комнате, пока Орловский жадно уничтожал все, что неустанно приносила ему Оксана, с удивлением покачивавшая головой, глядя на его небывалый аппетит.

— Ух! — раздалось, наконец, удовлетворенное восклицание насытившегося человека, и с блаженной улыбкой Орловский откинулся на спинку стула, теперь только заметив,

что он сидит в своей промокшей жокейке.

— Что за свинья бывает голодный человек, — засмеялся он добродушно. — Что бы подумала обо мне добрейшая Марта Ольгердовна?

Злополучная жокейка полетела в переднюю, где на лету была поймана Оксаной и водворена на вешалку.

— Теперь я к твоим услугам, пойдем в беседку, там говорить удобнее, только, на этот раз я займу твое место в гамаке.

Через минуту, закурив сигару, он и на самом деле вытянулся в гамаке с видом человека, заслужившего основательный отдых.

— Ну? — нетерпеливо бросил Зенин.

— Эк ты разнукался сегодня, понравилось тебе это глупое восклицание. Что же тебе, собственно, интересно знать?

— Не дури, Александр, нам не до шуток, знаешь сам, как для нас важно скорее произвести обыск, причем прежде на той квартире, где его в данный момент нет, а потом неожиданно нагрянуть и к нему. И так уж, вероятно, Кнопп удивлена, что я до сих пор не явился с указанием точных адресов обеих квартир, чтобы получить предписание на производство обыска.

— Успокойся, мой друг, никакого обыска не будет, так как производить его не у кого и негде.

— Как так? Прайс…

— Фюй–ть… испарился.

— Когда и куда?

— Вероятно, в преисподнюю, так как для небес, по- моему, не годится.

— Еще раз напоминаю–не время шутить!

— Да я не шучу. Неужели же ты на самом деле подумал, что я способен целый день потратить на такую пустую штуку, как справка в адресном столе и проверка, в которой именно квартире он в настоящее время обретается?

— И что же?

— И узнал, что он обретается и обретался в воздухе, так как никогда в Москве и ее окрестностях прописан не был.

— А дача?

— Что, батенька, дача? Слава Богу, что мы с официальным обыском туда не явились и что о нашем приключении ни одна живая душа не знает. Дача эта нежилая.

— Как так? А разве Прайс там…

— Никогда не жил! Я хозяина дачи разыскал и узнал, что еще ранней весной у него был господин, назвавшийся Прайсом, и снял эту дачу, заплатив за все лето, в чем он ему и расписку выдал, а потом так и не явился, а ключ от дачи и по сие время у хозяина находится.

— Ты в эту дачу, надеюсь, заглянул?

— Угадал. Обстановка все та же, какую я через окно видел, когда ты ее фонарем освещал, — но…

— Что но?

— На пыльном полу ни признака следов нет, и не только той женской ножки, которую ты тогда обнаружил, но даже и твоих собственных.

— Вот так штука! А наводил ты справки у кого–либо из его знакомых?

— Был чуть ли не у десятка уважаемых граждан, которые принимали его у себя, и все, точно сговорившись, дают один ответ: да, он у меня бывал, но положительно не помню, где и когда я его к себе пригласил и как–то даже не возникал вопрос об отдаче ему визита. Бывал человек у многих, а почему и для чего, никто не знает, да и только!