За землю отчую.
Шрифт:
Гордей с лесовиками долго оставались в стороне, но затем и они подошли к паперти.
Спустя час-другой сборный отряд из ватажников, крестьян и монахов во главе с Федором, Гордеем и тарусским старцем покинули Владычный монастырь и направились вверх по Оке к Тарусе.
ГЛАВА 19
Когда Владимир вышел, Константин еще некоторое время взволнованно вышагивал по горнице. От стола с неприбранными яствами к оконцу, снова к столу и снова к оконцу. Налил себе чарку меда, но не выпил, опять задумался. Решимость, с которой до разговора с братом был настроен выступить против татар, поколебалась. Оп уже жалел, что советовался с ним. «Не только веру мою в то, что задумал, не укрепил, а навел
Раздосадованный князь покинул горницу и по длинному коридору направился в покои княгини. При его появлении сенная девушка, сидевшая в слезах на лавке в передней комнате, испуганно вскочила. Ольга Федоровна уже второй день не выходила из опочивальни, ей нездоровилось, болело сердце — никак не могла прийти в себя после всего, что случилось на тарусской дороге.
Дуняша, поклонившись князю, молча посторонилась, пропуская его к двери.
Ольга Федоровна, бледная, с синими полукружьями под глазами, лежала в постели. Она бодрствовала — сон не шел к ней, снова переживала прошлое, со страхом думала о том, что ждет их. Как она корила себя за то, что не прислушалась к советам боярина Андрея Ивановича. Из-за этого легло столько русских воинов, погиб юный сын боярский Дмитрий. Ему б только жить да жить, такому сильному, статному и красивому! Но его уже нет, бедная Дуняша, осталась без суженого, плачет по нем безутешно. Такая напасть пришла! Боярин Андрей Иванович чудом уцелел, но не сможет владеть рукой, перерубленной татарской саблей... Как ни страшно было Ольге, она не могла отвести глаз от оконца в возке. Видела, как шла битва, видела искаженные лица сражавшихся, видела, как падали с коней убитые и раненые...
Громко скрипнула дверь. От неожиданности княгиня вскрикнула, порывисто приподнялась. В тусклом свете висевшей под образом лампадки узнала мужа и обессиленно откинулась на пуховые подушки, закрыла глаза.
Константин Иванович подошел к ней, присел, улыбнулся, провел рукой по распущенным светло-русым волосам. Ольга Федоровна припала к его груди, обняла за шею. Радостное волнение охватило ее, так бы и сидела рядом* не выпуская его из объятий...
Князь снял со своих плеч ее руки, отстранившись, с затаенной грустью пристально взглянул ей в глаза. Сердце Ольги тревожно сжалось, когда встретились их взгляды. Как она всегда боялась этого взгляда! Он опять что-то надумал, ее неугомонный муж, что-то неведомое и опасное, и никто во всем княжестве не сумеет теперь отговорить его... Вот так же, с грустыо, смотрел он ей в глаза два года назад, когда решил идти на поле Куликово. А ведь покойный свекор, князь Иван Костянтинович, оставлял его осадным воеводой в Тарусе. Ничто не помогло — ни Ольгины слезы, ни наказ отца, ни уговоры старшего брата. К счастью, Костянтин вернулся, хотя и раненый. А мог погибнуть, как погибли его отец и брат...
Что ты надумал, Костянко! — воскликнула княгиня, не отрывая от лица мужа взволнованного, беспокойного взгляда.
Что надумал, то уж надумал, Ольга! — нахмурившись, обронил тот и, помолчав, не терпящим возражений голосом сказал: — Завтра уедешь с чадами из Тарусы. Возьмешь с собой всю казну нашу и то, без чего не обойтись.
Снова разлука? — в отчаянии спросила она.
Не перебивай! — строго произнес князь и продолжил: — Поедешь в Рязань к Олегу. В сей тяжкий час, почитай, один он живет и делает все с разумом. В мамайщину ни единого воя не потерял и сейчас в стороне остался. Ведомо мне стало, что с Тохтамышем он сговорился, и тот окружь земли Рязанской свои полки повел. Мы же, князи тарусские, все за Москвой тянемся, ратников своих теряем. Ныне же все потерять можем, потому что в сей лихой час одни остались.
Что
—- Об том скажу после.
Не томи мою душу!
Но он не ответил.
Константин Иванович молча зажег от лампадки лучину, обошел с огнем светцы. Стало веселее, нарядно проступили на бревенчатых стенах яркие вышивки. Ольга Федоровна подошла к мужу, который стоял у оконца, беспокойным голосом сказала:
Рязань — ненадежное место, Константин. Не верю яордынцам. Ежели они, чего недоброго, Москву повоюют, то и Рязань в стороне не останется.
Князь вспыхнул, зло посмотрел на жену, но постарался подавить в себе закипевшее раздражение, бросил недовольно:
Потому в Рязань, что ныне никуда не проехать больше!
Ольга в недоумении подняла тонкие брови, и он пояснил:
‘В Тверь и Новгород пути нет — повсюду там бессчетно вражеских чамбулов бродит. Чтобы в полой вас не захватили, всю свою дружину доведется отрядить.
А что с собой мыслишь?
Что мыслю, то уж мыслю! — буркнул Константин, неожиданно схватил светец, возле которого стоял, за длинную серебряную ножку, поднял его из корыта с водой и резким движением опустил обратно.
Вода залила дорогой шемахинский ковер, но Ольга не обратила на то внимания, не отводила взволнованного взгляда от мужа.
А князь выговаривал то, что давно накипело у него на душе:
И ты, и Володимир в речах своих о Москве тревожитесь. Дескать, ежели повоюют ее татары, то и Тарусе не стоять. Когда-то отец и старший брат покойные тоже весь час толковали: «Надо Москвы держаться! Она, мол, защита для нас единая!..» Во все рати и походы с великим князем Московским Дмитрием Ивановичем ходили... А толку?.. Погибли на поле Куликовом безвременно. А держались бы Олега Рязанского, и по сей день здравствовали бы. И я за ними следом тянулся, на отца твоего, что дружбу с Рязанью водит, серчал...
Константин Иванович осекся на полуслове, вспомнил о вести, которую утаил от жены: ордынцы, захватив Тулу, убили старого князя, отца Ольги, а княжескую семью полонили и угнали в Крым. Но взволнованная княгиня, вся во власти тягостного разговора с мужем, ничего не заметила. Только когда Константин Иванович, оправившись от недолгого замешательства, снова посетовал на то, что Таруса одна и нет никого, кто стоял бы против татар с нею рядом, Ольга Федоровна невольно подумала: «А ведь в прошлом году приезжал к нам великий боярин московский Тютчев, предлагал союз с Москвой, так ты отказался...»
Княгиня встала с широкой лавки, застеленной шелковым одеялом и пуховыми подушками. В длинной, до пят, белой рубашке, она в свете мигающих свечей показалась князю какой-то призрачной, бесплотной, будто привидение. Ему стало жутко и, повинуясь безотчетному порыву, он обнял жену и, только; почувствовав тепло ее тела, успокоился. Крепко прижал супругу к себе, доверчиво положил голову
ей на плечо. А она, еще больше разволновавшись, в тревоге спрашивала:
Что с тобой, Константин? Я тебя таким никогда раньше и не видела. Будто прощаешься навеки...
Может, и навеки...
Что ты, родной, что ты? — растерянно прошептала она, глаза ее от страха расширились. И вдруг, резко отстранившись от него выкрикнула: — Говори, что задумал!
Не голоси! — повысил голос он, но тут же, словно устыдившись, сказал ласково: — Будет, Оленька, будет тебе. Успокойся... А уж коль хочешь знать, что задумал, скажу. Задумал то, что ныне только и надо учинить,— идти во чисто поле на окаянного ворога. Разбить ордынцев или голову честно сложить.
Княгиню будто ошеломили, так и застыла недвижимая, потом расплакалась. Наконец взяла себя в руки, обтерла слезы с лица, тихо, но твердо сказала: