За землю отчую.

Галинский Юрий Сергеевич

Видно было, что он расстроен, челюсти его сухого, с желтизной лица плотно сжаты, глубоко сидящие глаза потемнели от беспокойства.

Мужики хмуро молчали. Фрол подумал: «Обсыплется все, пока мы в лесу сидеть будем...» — но сказать об этом вслух не решался. Даже бабы притихли, перестали шептаться.

Набежало облако, повеяло холодком от зашумевшего под порывом ветра леса. Стало пасмурно и неуютно.

Наконец Сенька притащил деревянное ведро, наполненное до краев водой, бабы захлопотали возле раненого.

«Красный какой! — подумалось Любаше,

хотя лицо незнакомца, с которого Настя смывала кровь, было костлявым и резким, далеким от красоты.— Может, он и есть мой суженый?..— замечталась она.— Ишь, дура, чего захотела — девка крестьянская на сына боярского загляделась...» Румянец на пухлых щеках девушки поблек, вздохнув,. она отвела взгляд от воина.

Шестопером ударили,— осмотрев разбитый шлем, заключил Фрол.

Повезло боярину. Чуть ниже — убили б до смерти...— заметил старик.

Воин был жив — сердце его билось, но не приходил, в сознание.

Может, меду принести? — предложил Фрол.

Старик согласно кивнул.

Я мигом сбегаю,—вызвался Сенька, но Фрол остановил его:

Не надо. Я сам...

Сенька надулся, Настя укоризненно посмотрела на мужа, но Фрол уже широко шагал но скошенному полю в сторону деревни.

Тем временем Вавила и Любим вынули из конского крупа стрелу и, расседлав Жеребца, стали водить его, чтобы дать остыть и успокоиться.

«Добрый конь...— думал Вавила, лаская жеребца рукой и взглядом.— Куды нашим клячам!.. А может, помрет боярин, тогда кому конь достанется? Я свого потерял — выходит, мне!»— подозрительно покосился он на брата. И тут послышался радостный возглас Сеньки:

Очунял боярин!..

Василько и впрямь пришел в себя. Как в тумане, видел склонившиеся над ним лица. Беспокойно приподнялся, но поняв, что его обступили крестьяне, опустил голову на подстилку из свежескошенной ржи. Взгляд порубежника стал осмыслен и строг. Заплетающимся языком Василько пытался что-то сказать Гонам, но те не поняли его.

Вишь, мается, чтой-та сказать хочет и не может! — нахмурил брови старый Гон.

Речь отобрало у бедолаги,— сочувственно молвил Любим.

Тут и дивиться нечему — ударили-то как его! — бросил Фрол.

Нишкни, Фролко! — сердито буркнул старик.— Не то меня тревожит, что ныне не может сказать,— отойдет. Как бы только потом не поздно было!

Василько наморщил лоб, промычал что-то невнятное, затем, с трудом подняв руку, показал на лес. Мужики и бабы уставились туда, но ничего не увидели и лишь беспокойно переглянулись. А старый Гон и вовсе разволновался. Широко ступая длинными, негнущимися в коленях ногами, пошел в сторону леса, постоял и неожиданно, круто развернувшись, бегом возвратился назад.

А ну, бабы! — закричал он во весь голос.— Собирай* те детишек мигом, одежонку какую да корм и ждите нас у Гаврилкииой избы... Любимко, Фролко, Сенька! — распоряжался старик, словно воевода на ратном поле.— Сгоняйте стадо и подавайтесь в лес. А вы, Антипко и Гаврил- ко, берите боярина и несите в деревню! Мы с Вавилом сберем косы да вилы и следом...

Незнакомец,

хоть и не мог говорить, но, видно, все слышал. Приподнявшись на локтях, промычал что-то, одобрительно кивнул головой. Когда Гоны, которым передалась тревога старика, бросились исполнять его наказы, на землистом, сведенном болью лице Василька промелькнула улыбка. Щуря от солнца глаза, он следил за суетой в поле, прислушивался к пронзительным бабьим голосам, детскому плачу, реву скотины.

Вдруг из деревни донесся громкий, яростный лай Ластуна. И истошный женский вопль: «А-а-а, нехристи!..» — перекрыл все звуки в поле, гулким эхом отдался вокруг. Люди, застыв на месте, стояли будто завороженные, глядя, как из леса с диким воем несутся татары. И .только старый Гон бормотал потерянно:

Опоздали, господи, опоздали...

ГЛАВА 2

Оскаленные морды лошадей, бараньи тулупы, лисьи малахаи, лица с широко раскрытыми, ревущими ртами!..

В первый миг почудилось: нечистая сила вырвалась из черных болот, лесных дебрей и напустилась на людей. Мужики и бабы хватались за подвешенные на шнурках нательные крестики из серого шифера, осеняли себя знамением.

Но прошло оцепенение. Крестьяне в ужасе заметались по полю, их везде встречали плети и гортанные выкрики ордынцев. Над деревней и лесом повисли вопли женщин, плач детей, рев скотины, ржание лошадей, пронзительные голоса татар.

Некуда бежать! Негде прятаться! О сопротивлении никто и не помышлял. Рогатины и окованные железом деревянные лопаты остались в избах, косы побросали, когда спешили к раненому порубежнику, да и вооруженных саблями и луками ордынцев было раза в три больше, чем мужиков. Лишь Василько, завидев хищников, в горячке вскочил на ноги и, держась за голову, потрусил, шатаясь, к своему коню. Уселся в седло, но, когда стал доставать меч из ножен, поплыло все перед глазами, и он свалился с лошади в рожь.

Мужиков, баб, детишек татары согнали посредине скошенного поля, заставили лечь на землю. Двое ордынцев соскочили с лошадей, подняли Василька за руки и за ноги, отнесли к пленникам и бросили, словно бревно, на землю. Порубежник застонал, из раны на голове снова потекла кровь. Крестьяне оставались безучастными, оглушенные, подавленные случившейся бедой, они уже готовы были в душе обвинить воина в том, что это он навел татар на деревню. И только лежащая ничком Любаша, бросив на него взгляд, разрыдалась еще громче.

Старый Гон, опустив голову, молчал. Антипко исподлобья следил за ордынцами, его темные глаза злобно щурились, руки были сжаты в кулаки. Гаврилко, уткнувшись лицом в землю, тихонько скулил. Настя, стоя на коленях, голосила над трупом Ивасика, убитого копытом татарского коня. Бабы всхлипывали и причитали. Детишки зарылись лицами в материнские рубахи и плакали.

Постепенно к ордынцам, сторожившим ясырь, стали присоединяться и те, которые грабили крестьянские избы. Вот уже все шуракальцы, кроме пятерых, гонявшихся по полю за скотом и лошадьми переселенцев, собрались вокруг пленников.