За землю отчую.
Шрифт:
Поначалу он попытался ослопом разбросить горящий хворост, чтобы пробиться к двери. Но вскоре убедился, что это долго, бросил зипун и, понатужившись, разорвал его пополам; обмотал руки и снова бросился к избе. Жар опалил бороду, но лесовик, расшвыривая пылающий сухостой, как одержимый, рвался в огонь. Вот-вот рухнут стропила — и тогда...
Наконец Ивашке удалось расчистить проход; на нем горела одежда, по обожженным щекам катились слезы. Попробовал открыть дверь, но она не поддавалась, отбросить же хворост не мог — обгорели, покрылись волдырями руки. Налег плечом — ничего... А из дома доносились ребячьи крики и плач. Тогда, собрав последние силы, Ивашко разбежался и ударом ноги все-таки вышиб дверь. Задыхаясь от жары и дыма, прохрипел:
Выходь!..
И рухнул у порога.
Сначала из дома никто не появлялся. Но вот наружу высунулась испуганная детская мордочка, за ней другая...
Деда, деда! — закричала девочка лет шести.-— Тут дяденька горит!,. Бежим скорее! — схватила она за руку брата.
Минуя лесовика, дети бросились подальше от избы.
На пороге появился старый Гон с двумя малышами на руках. Ребятишки постарше, молча жались к деду, глядя со страхом на клубы дыма и искры, падающие с горящих крыш. Старик вывел детишек из избы, прохрипел:
Бегите в лес. Тут недалече, я мигом...— И потрусил рысцой обратно. Стащил с себя зипун, набросил его на Ваньку-кашевара, загасил на нем одежду. Подхватил за плечи, оттащил в сторону.
Ватажник не шевелился. Старик стал на колени, приложил ухо к груди спасителя. Пробормотал слова молитвы, перекрестил погибшего. И вдруг вспомнил о порубежнике, что остался в пылающей избе. Крыша горела факелом, трещало дерево, во все стороны разлетались объятые огнем головешки. Накинув зипун на голову, Гон вбежал в избу. Внутри бушевало пламя, горели стены. Раненый в беспамятстве стонал. Старик взвалил его на спину, кряхтя, направился к двери. Он задыхался от дыма, шатаясь, сделал несколько шагов и... потерял равновесие, его качнуло в сторону, он споткнулся о каменный жернов ручной мельницы и вместе со своей ношей растянулся посреди избы...
Лишь четыре стрелы из шести, выпущенных ватажниками, попали в цель. Трое ордынцев были убиты, четвертый, держась окровавленными руками за живот, корчился и стонал...
Внезапное появление урусутов, оглушительный свист, летящие стрелы посеяли панику среди шуракальцев. С криками «шайтан!» заметались они по полю, и теперь уже огонь и дым со всех сторон казались кознями дьявола, а не делом их собственных рук. Бросив ясырь, ордынцы метались в поискам спасения; стрелы лесовиков настигли еще троих. Крестьяне сбились в кучу и оцепенело взирали на чудо, ниспосланное им господом.
Первым опомнился ордыский десятник. Сорвал с плеча лук и, не целясь, выстрелил в бежавшего впереди долговязого лесовика. Тот, выпучив глаза, застыл на месте и грохнулся оземь. Атаман подхватил оружие убитого, с ходу послал стрелу вдогон десятнику, но промахнулся.
Уцелевшие ордынцы, не слушаясь наказов старшего, устремились к опушке леса, где стояли их лошади. На помощь беглецам поскакали было конники — дозорные и те, что сторожили Гоново стадо, но неожиданно замешкались, развернули лошадей и понеслись обратно.
Увидев это, Гордей облегченно вздохнул. Заложил пальцы в рот, оглушительно свистнул и побежал дальше.
Конных ордынцев отвлек Федор. Оказавшись у табуна раньше других, он сразу обнаружил татар, оставленных присматривать за лошадьми, и не стал ждать, пока подоспеют остальные ватажники. Ползком подкрался к ордынцам, вскочил на ноги и с маху опустил дубинку на голову одного из сторожей. Второй, увидев огромного урусута, бросился наутек.
Между тем из опушки леса на помощь Федору уже бежали два лесовика и Сенька. Следом, пыхтя, семенил Митрошка. Они видели, как «деточка» выскочил из ржи и бросился догонять ордынца. Тот несся, не оглядываясь, слыша за спиной тяжелое дыхание. Порубежник уже занес над ним ослоп и тут увидел мчавшихся наперерез ему конных татар.
Всадники, размахивая саблями, налетели на Федора. Лесовики,, засевшие во ржи, прицелились из луков. Одна из стрел попала в татарского коня. Каурый жеребец на полном скаку рухнул на колени, всадник, перелетев через его голову, грохнулся на землю.
Размахивая ослопом, Федор отбивался от конников, не давал им приблизиться. Опасаясь попасть в него, лесовики не стреляли. Они выхватили топоры, но, увидев пеших ордынцев, ползущих к табуну, бранясь, снова взялись за луки; еще двое были сражены их стрелами.
Пока конные татары дрались с лесовиками, пешие, подбадриваемые криками десятника, с дикими воплями «аллах!» ринулись к лошадям.
Федора окружили три всадника. Один из шуракальцев попал под удар его ослопа, изо рта нападавшего хлынула кровь/но другой в это время рубанул сквирчанина по непокрытой голове. Сабля начисто срезала ухо, задела плечо. Окровавленный Федор упал навзничь.
Теперь у ордынцев не было преграды. Оба лесовика лучника убиты: один — саблей, второй — стрелой. Митрошка и Сенька, успевшие спрятаться в кустах орешника, затаились, прильнули к земле.
А со стороны деревни, перебегая между горящими скирдами, к месту схватки приближались станичники Гордея и освобожденные из полона мужики. Остатки шуракальского чамбула торопливо разрезали саблями путы, которыми были стреножены лошади, и вскакивали в седла. Низко пригнувшись к гривам коней, ордынцы бросились наутек. Их фигуры в бараньих тулупах мелькнули среди зелени кустов и скрылись в сумраке лесных дебрей.
ГЛАВА 6
Вечернюю тишину леса нарушили непривычные звуки. Человеческий говор и фырканье лошадей заполнили поляну. Багряная луна освещала конников в кольчугах и кафтанах, тускло поблескивала на высоких навершиях шлемов и наконечниках копий.
На середине поляны трое всадников, ехавшие впереди отряда, остановились.
Тут и заночуем,— сказал один из них, широкоплечий воин с густой бородой и, обращаясь к другим, спросил: — Как вы мыслите?
Можно и заночевать,— согласно кивнул долговязый, с небольшой бородкой и, сняв шлем с орлиным пером, вытер рукой потный лоб.— Люди устали, а татары сюда не сунутся, да еще в ночи.
Верно, Максим,— подтвердил первый и, пытливо взглянув на третьего всадника, продолжавшего молчать, настойчиво произнес: — Тут, княже, и устроим привал.