За землю отчую.
Шрифт:
— Дай, господи, нам здоровья на многие годы, чтобы ничто нам не вредило, как не вредит сему укладу, чтобы крепки были, как сей уклад, люди, кои через него переступать будут!..
Переселенцы дружно принялись за дело. К зиме избы и сарай для скотины были закончены. По обычаю, в хлеву на веревке подвесили мертвую сороку, чтобы нечистая уцепилась за нее... Кое-как разместили животинку. В избах было тепло. Правда, топили по-черному, и дым стелился низко,. ел глаза, но это для крестьян было привычно: любишь тепло — терпи дым. Стали выздоравливать хворавшие из- за простуд ребятишки. Двух только не уберегли. И выросли в дальнем конце поляны первые могилки с белыми струганными крестами. Погоревали родители и старый Гон, прослезились тетки, заугрюмились дядья, да что делать: дай волю боли — сам помрешь раньше смерти... И снова рубили, жгли деревья, корчевали пни. Торопились, пока не ударили морозы, когда и прутика не вырвешь из окаменевшей земли.
Короткие зимние дни быстро сменяли друг друга. Вставали задолго до рассвета. Над спящим лесом не успевал еще заняться день, а на поляне уже стучали топоры, стлался дым, ржали лошади, раздавались громкие голоса людей. Кончали .работу при свете костров, разгонявших темень, когда от усталости деревенели ноги, а топоры начинали дрожать в руках. Лес отступал все дальше.
За трудами и заботами незаметно пришла весна. Отжурчала ручьями талого снега, отшумела буйными грозами, осыпалась белыми лепестками диких яблонь и груш, одела в темно-зеленый убор дубы и липы. А когда возвратились в родные края птицы и, отстроив гнезда, вывели птенцов, на месте тихой, затерянной среди глухих лесов и непроходимых болот поляны раскинулась новая деревня с огородами и пашней...
И вот окаянные ордынцы пустили все прахом!.. Что же Гонам теперь делать? Искать в лесной глухомани другое место, начинать все сызнова? А ежели нечистый и туда нашлет насильников? Жаль покидать землю, в которую столько труда вложили. Как не злодеяли окаянные, а кой- чего осталось: овощи на огородах, рожь и овес не целиком сгорели. Одежу и другой награбленный скарб довелось татям ордынским оставить, когда убегали. Да и в ямах кое-что есть, по совету старого Гона припрятали. Главное же — скотина уцелела. Коней татарских тоже можно в дело взять. А наилучше было бы, ежели б и лесные удальцы тут остались: и поспокойнее, и срубы новые скорее бы сложили. Только вот как подступиться к их вожаку? Там, на погосте, и когда поминки справляли, он ясно дал понять, что против сего. А лесовики, может, и согласились бы. Многие крестьянскую работу знают — сами из сирот и холопов...
ГЛАВА 10
Так, не сговариваясь, Гоны все больше склонялись к тому, что надо оставаться в деревне, и исподволь принимались за дело. Гнали с огородов скотину, косили траву и несли ее татарским лошадям,— занимались по хозяйству.
Лесовики молча следили за крестьянами; они только что вышли из избы, где прощались с умершим собратом; лица у всех насторожены, угрюмы. Притих даже Митрошка. Лишь атаман не гнется — он еще с вечера что-то надумал, утром успел переговорить с Федором, и взгляд его, как всегда, уверен и тверд. Хоть и жаль лесовикам погибших, мысль о том, что они освободили от полона крестьян и спасли детишек, рождает в их душах гордое чувство. Они не прочь пока остаться в деревне, однако и не возражали б податься куда-нибудь, хотя бы и в Литву. Поглядывают на Гордея, ждут его слова. А тот не торопится, молчит, будто и сам ждет чего-то...
Только тарусского порубежника не одолевали сомнения. Рана на голове оказалась не тяжелой — череп цел, лишь кожа на вершок лопнула от удара да оглушило сильно. Василько решил: «Как полегчает малость, пойду на полночь в землю Московскую... Там великий князь Московский Дмитрий Иванович собирает русские полки, чтобы сразиться с ордынцами. Так было в мамайщину перед Куликовской битвой, так будет и ныне...»
Наконец гроб готов.
Осьмой уже! мрачно бросил Любим, вытирая подолом рубахи вспотевшее лицо.
Нет житья от окаянных! — в сердцах воскликнул Навила.
Оба ненадолго умолкли, задумались.
В осень, когда волки напали, мыслили: эко лихолетье!.. А что те волки? Антипку, земля ему пухом, покусали да кобылу твою задрали. А теперь... — первым нарушил молчание Любим и горестно покачал головой.
Так то — волки, тварь бессловесная,— согласился с ним Клепа. — Ты их с ордынцами не равняй. Ничего нет лютее человека, а ежели таких тыщи — и вовсе напасть.
И что им, окаянным, не хватает? Земли своей мало, что ли?
Земли у ордынских ханов много! — неслышно подошел к ним сзади лесной атаман.
Все трое повернулись к Гордею.
Так, поведай, что им надо, ежели знаешь? — сказал Любим.
Постепенно их окружили лесовики и деревенские.
Атаман, выждав, пока все соберутся, растягивая слова, повторил задумчиво:
Да, вельми много земли у ханов, и живут они богато. А все оттого, что разбоем промышляют. Коней у них табуны тысячные, овец, верблюдов тьма, люду своего бессчетно... А им все мало! Вот и пьют кровушку нашу, в полон людей русских гонят, а после в Сарае и Кафе братами и сестрами нашими торг ведут,— все больше распаляясь, продолжал он. — Довелось мне в Орде побывать, своими глазами все узреть. Множество городов у них: Сарай-Берке стольный, Сарай-Бату, Укек, Бельджамен, Маджар, Сарайчик стоят по Волге и Яику. Что хошь можно купить в Сарае. Со всего света купцы туда на торжище съезжаются. И товар у них наиглавный — ясырь! Все у ханов и беков есть, живут в великом достатке, а им того мало, мало!
От возбуждения голос Гордея дрожал, темные глаза сверкали. Лесовики и крестьяне не сводили с него очей: умеет атаман зажечь сердца.
Что же делать нам — сказывай?! Говори, небось мыслил уже о том! Как сберечься от погибели?...-— зашумела толпа.
А я и скажу, молодцы! —обвел Гордей всех пристальным взглядом. — Не можем спокойно жить мы, когда землю отчую арканом ордынским захлестнуло. В обиде я великой на князя Московского Дмитрия. За что — сказ особый. Ан с него пример надо брать, как за Русь сражаться. Верно он деет, что хочет всех в единую силу собрать. А то что же оно получается? Намерились было мы с лесовичками князю тарусскому Костянтину помочь, а, пока дошли, крымцы рать его малую уже и одолели, самого убили до смерти. А все потому, что князи весь час меж собой грызутся, каждый норовит главным быть. От сего и гибнет люд русский!..
Федор вдруг — куда его обычная выдержка и делась,— не став ждать, пока атаман речь свою закончит, стремительно вышел на средину круга. Голова обвязана, на бледном лице ни кровинки, а голос звонкий, как колокол:
Верно сказал Гордей! Нельзя нам стороной идти мимо беды нашей великой! Не можно дозволить такое! За землю отчую станем! Не дадим житья поганым, пойдем освобождать люд христианский, что во вражий полон попал! Лучше смерть принять, нежели в неволе злой жить!
Не можем мы нынче в Литву идти и сидеть у бабьих подолов! — поддержал его Гордей. —- Хоть и сложили головы браты наши, а вот сколько люду спасли — и сирот, и детишек ихних. Зову и я вас, молодцы, супротив лютого ворога стать!
Дело говоришь, атаман! Нечего нам в Литву идти! Все пойдем бить ордынцев! — закричали лесовики.
ГЛАВА 11
Бек Хаджи со своей ордой расположился на окраине разграбленной, сгоревшей Тарусы. Спустя несколько дней после битвы с тарусским князем Константином к городу наконец подошел ордынский обоз. Скрипя колесами, медленно двигались запряженные быками повозки, на которых везли шатры шуракальского хана, его жен и беков, награбленное добро. Степенно вышагивали верблюды с навьюченными юртами тысячников, советников хана и мулл, бурдюками с бузой, кумысом и другой поклажей. Под охраной шли связанные попарно измученные пленники и пленницы в грязных, изодранных одеждах', пылили многочисленные стада — коровы, овцы для прокорма орды. Обоз только что переправился через Оку; с мокрых людей и животных стекала вода, превращая пыльную дорогу в скользкое месиво. Громыхали повозки, ревели верблюды и ослы, мычал и блеял скот, кричали погонщики. Это бессчетное скопище веселило глаза и радовало сердце шуракальского хана, понемногу гася глухую ярость, захлестывавшую его последние дни... Битва с тарусским ко- пазом Константином завершилась для Бека Хаджи удачно — он наголову разгромил врага, но сколько при этом погибло нукеров!.. В полон удалось захватить лишь сот- пи три мужиков-ополченцев да несколько десятков воинов, среди которых не оказалось ни одного боярина или родственника коназа. Урусуты стояли крепко, и кто знает, чем бы все закончилось, если бы их конники вдруг не покинули поле сечи. Говорят, их увел брат тарусского кона- за. Хвала аллаху, что он надоумил его это сделать!..