За землю отчую.
Шрифт:
Владимир вздрогнул, резко обернулся: ему показалось, что кто-то подкрался сзади и стоит за его спиной. Но у костра, кроме него, никого не было, и тогда он понял, что голос звучал в нем самом.
«Да, князь, много дружинников, приняв на себя первый удар орды, пало в сече, но ополчение-то сражалось, когда ты наказал дружине выходить из боя...» — не умолкал голос. «Я не мог поступить иначе!» — «Ты поступил нечестно, князь! Может, Беку Хаджи и не удалось бы сломить тарусскую рать, ты мог отвести воинство за Оку и дать бой на переправе!» — «Нет! Ничего не могло быть, кроме погибели и разгрома!..» — старался убедить сам себя молодой князь, но мысли в его усталом мозгу путались, мешались...
«Коль уж погиб брат Константин, кто, кроме меня, должен стать владельцем Тарусы? — задумался о другом Владимир.-— Сыны его, Иван и Юрий, малы еще, да и нет их ныне на Тарусчине... Знать бы, что сказано в духовной грамоте Константина, что завещал он на случай своей кончины. Ежели наследовать княжество старшему сыну Пиану, мешать не стану, против воли его не пойду!.. Бояре Устин и Максим, видно, на сие намекали. Бог с ним, пущай будет, как будет!.. Не в сей же лихой час должен я с тем считаться! Брат Константин повел полки на орду, хотя многие того не хотели. И я по праву возглавил дружину, совершил то, что надо было тогда сделать: вывел уцелевших воев, дабы не погибли все!..» Но другой голос назойливо шептал: «А может, и не надо было уводить? Может, прав Максим? Может, и остальные так же мыслят?..»
Владимир ворочался с боку на бок, пытаясь умоститься поудобней. Звездный Воз уперся дышлом в землю, луна давно закатилась за лес, а беспокойные мысли все не оставляли молодого князя. Храпели усталые люди, пофыркивали кони, потрескивал прошлогодними желудями костер, то и дело раскатывался в лесу зловещий хохот совы.
«Должно, леший балует!..» — взволнованно подумал Владимир. Он лежал с открытыми глазами, глядя в черное небо, усыпанное мириадами звезд, и боялся смежить веки, чтобы снова не привиделся брат Константин в его последний час. Все так неожиданно случилось! Владимир дрался возле него, тут же — боярин Курной, тысячник Максим, Василько с порубежниками. Вдруг сбоку ударили ордынцы, с Константина сбили шлем, сшибли его с коня. Кто-то закричал заполошно: «Князя до смерти убили!..» Владимир бросился к брату, и тот поднялся... Стоит без шлема, весь окровавленный, упершись мечом о землю!.. Владимир пробился к нему, соскочил с коня, но князь упал снова. Глаза его остекленели... А наперерез тарусцам уже мчались из засады свежие татарские сотни! Тогда-то он и решил уводить дружину — понял: татары соединятся — не устоять. Закричал на все поле: «Вой! За мной!»— и поскакал к лесу, а следом за ним и те, что еще держались в седлах,«, А еще в память врезались истошные крики боярина Андрея Ивановича Курного: «Назад, Владимир! Не губи Тарусу!..» Услышал, не выдержал — обернулся и увидел: ордынцы смяли ряды ополченцев и горстку дружинников, которая осталась с Курным...
«То же было бы и с теми, коих я увел,— никак не устояли б наши сотни против вражьих тысяч! Андрей Иваныч не понял сего и погиб. А Максим первый бросился за мной, а теперь попрекает... С самого начала считал я и ныне считаю: безумно было все, затеянное Константином. И в поход я пошел только потому, что не было у меня выхода другого... Что же дальше делать? Тут гадать не приходится: надо идти к Волоку Ламе кому и там пристать к полкам Серпуховского. Прислушался бы покойный брат Константин Иванович к тому, что советовали, сам бы жив остался и привели бы мы в Волок три тысячи воев. А теперь их всего пять сотен... Да еще и этих, должно, уговаривать придется...»
Молодой князь вздохнул, повернулся на бок. Небо на востоке посветлело — занималось утро.
Когда Владимир проснулся, солнце уже поднялось над лесом и сушило росу в густой траве.
«Заспался я, однако...». Поднимаясь с земли, недовольно нахмурил он тонкие светлые брови, обвел внимательным взглядом поляну. Стелился дым костров, дружинники поджаривали дичь: глухарей, косуль, лося. Молодой князь вдруг почувствовал голод — с вчерашнего утра ничего не ел.
«Где же мои парни? — подумал Владимир о Никитке и Алешке.— Не мешало бы перекусить...»
Но поесть князю так и не пришлось — к нему уже подходили тысячники и сотники, следом тянулись дружинники. Владимира окружили возбужденные люди.
Вот что княже, с сечи ты нас увел, верно или нет поступил, бог рассудит! — строго произнес Максим.— А теперь сказывай, что дальше делать намерен? Может, по пути нам с тобой, а может, и нет!
Владимир хмуро смотрел на него, потом перевел взгляд на других начальных, на их угрюмые лица. Тревожное предчувствие охватило его: «Сговорились!..» И это раззадорило, резко повернулся к тысячнику, спросил сердито:
Зачем пытаешь меня об том — вчера я все сказал вам! Идти надо в Волок Дамский!
А мы, светлый княже, посоветовались меж собой и решили в Рязань подаваться,— с вызовом промолвил Устин.
В Рязань? К отступнику земли Русской — князю Олегу — замыслили идти?!.
Не к великому князю рязанскому, а к Ольге Федоровне, вдове нашего князя-батюшки Костянтина Иваныча, и к сынам его, наследникам законным!
Владимиру почудилось, что он ослышался. Не его, а малолеток-княжичей, племянников, называют бояре князьями тарусскими. Неужели в завещании Константина Ивановича сказано про то?.. Он побледнел, невольно опустил голову. «Выходит, все знают, только я не знаю...— с горечью усмехнулся молодой князь.— А может, сговорились, пока я спал? Нет, нельзя допустить, чтобы тарусская дружина ушла в Рязань! Надо идти в Волок к князю Владимиру Андреевичу Серпуховскому!..
Слушайте меня, вой! — закричал Владимир, обращаясь к дружинникам, которые уже собрались на лесной поляне.- Надо идти на полночь! Там брат великого князя Московского Дмитрия Иваныча Донского, коего за Кули конскую сечу нарекли Храбрым, полки собирает! Лют был Мамай, силу привел с собой великую, хотел земли Русские сызнова прахом пустить, грады и села наши сжечь, люд в полон угнать. Да не случилось того! Потому и разбили мы орду Мамаеву, что воинство земли Русской стало воедино!..
Лицо молодого князя раскраснелось. Он расстегнул серебряные пуговицы на малиновом кафтане, окинул взглядом настороженно слушавших его воинов, продолжал с жаром:
И ныне тож, коли не будем стоять вкупе — земле Русской не быть! Говорил я вчера о том тысячникам и сотникам, а они задумали к Олегу Рязанскому идти. Не должно быть по-ихнему! Надо идти в Волок Ламский, Други!
Ты нам не князь! — заорал на всю поляну тысячник Максим,— Ты — самозванец! Князь наш — Иван Костянтиныч Тарусский, к нему и пойдем!
Не к тебе моя речь, а к воям! — гневно сверкнул глазами Владимир.
А вой-то молчат, светлый княже, видать, не хотят идти с тобой,— насмешливо заметил Устин,— Верно ли я говорю, вой?
—. Верно! Нечего нам в Волок Ламский идти! Ккнязю законному нашему Ивану Костянтинычу пойдем!...— раздались выкрики. Но большинство дружинников молчало.
«Значит, не признает меня князем тарусская дружина...— горестно подумал Владимир.— И все же скажу им свое слово напоследок!..»
Братья и други,— продолжал он.— Не хотел я самозванным на княжий стол садиться. Такого у меня и в мыслях не было. Как в завещании Константина Ивановича сказано, пущай так и будет. Одно лишь хочу: вместе с вами за Тарусу, за Русь сражаться. К тому и вас зову!