За землю отчую.
Шрифт:
Ранним утром отряд Гордея и Федора был уже на правой стороне реки. Увы, помощь лесных и монастырских людей запоздала. За Окой в одиночку и группками стали попадаться им конные и пешие беглецы. От них и узнали ордынцы разгромили тарусскую рать. Пока судили да рядили, как быть дальше, татары обнаружили отряд. В ожесточенной схватке с вражеским чамбулом большинство плохо вооруженных крестьян и монахов погибли, остальные разбежались кто куда. Отбиться от татар удалось лишь Гордею, Федору да полутора десятку искусных в ратном умельстве лесовиков. Оторвавшись от преследователей, они укрылись в лесной глухомани, где и повстречали Сеньку...
Лесовики заспорили, что делать дальше, а время шло. Вдруг Клепа, который по-прежнему не спускал глаз . с Сеньки, решительно направился к нему.
Слышь, малый! — положил он на плечо отрока тяжелую руку.— Почудилось мне или и впрямь ты назвал Гонов?
Назвал, дяденька,— с готовностью кивнул тот.
Ты сам-то кем им приходишься?
Сестренка моя, Настя, за Фролом Гоновым.
Вона что!., Так ведь Гоны под Тарусой жили? Иль, может, не те?
Мы и жили. Только раньше, а нынче тут, с Ивана постного уже. Ушли от лиходея-боярина Курного. А ты откель про нас ведаешь? — Сенька впился взволнованным взглядом в глаза рыжего лесовика.
Погоди, погоди, малый,— побледнев, молвил Клепа.— Сказывай: Антипко, мужик Степаниды Гоновой, тоже тут с вами?
Ага! — радостно воскликнул отрок,— В осень на него волки напали...— увлекшись, стал рассказывать он.— Мужики его отбили тогда. Костер не доглядел, вот волки в ночи и полезли. Изб еще не срубили тогда, в шалашах жили. А волки-то лезут, лезут!..— И вдруг осекся. Выпрямился, тяжело вздохнул.
Столпившиеся ватажники с любопытством смотрели на них.
Соседи или сродники они тебе? — спросил атаман у Клепы.
Антипко — брат мне родный,— угрюмо потупившись, ответил тот.
Так ты дядька Егорко будешь? — встрепенулся Сенька.— Я про тебя знаю. Наши тебя часто вспоминали, когда дядька Антипко хворый был... Пойдем со мной. Может, спасем наших, а? — с надеждой просил отрок, прижимаясь к рыжему лесовику.
Ты как хошь, атаман, а я иду! — решительно молвил Клепа и, сдвинув вперед висевший на поясе колчан, стал, загибая пальцы, пересчитывать стрелы.— Маловато, кто добавит?
Ежли изгоном напасть, управимся, Гордей,— настойчиво повторял Федор.
Коль дело такое, все пойдем! — блеснул глазами тот.
Верно! Друга в беде грех покинуть! Веди, паря! — оживились ватажники.
Для милого дружка и сережка из ушка! — залихватски сдвинув на бок колпак, крикнул Митрошка.— Эх, накрутим хвоста окаянным ордынцам!
ГЛАВА 4
Ватаге пришлось долго продираться через лесные заросли, пока она вышла к деревне. Но вот ветер донес запах дыма, в просветах опушки замелькали избы и поле. Дойдя до лежащих на земле деревьев, которые зимой свезли переселенцы, расчищая под пашню лес, ватажники остановились. Вдали, между сложенными по полю скирдами хлеба, сновали конные ордынцы, посредине деревни столбом поднимался густой дым от костра. Крестьян не было видно, зато в глаза бросилась заваленная хворостом по оконца ближняя к опушке изба...
Ватажники стали советоваться, что делать дальше, но так ни к чему не пришли. Тягаться в открытую с конными ордынцами нечего и думать. Прекрасные стрелки из лука, они легко перебьют станичников прежде, чем те успеют к ним приблизиться. Устроить засаду и освободить пленников, когда татары погонят ясырь лесом? Но в какую сторону они направятся? На помощь крестьян надеяться не приходилось: неизвестно даже, где они.
Лесовики молчали, хмуро переглядывались друг с другом, косились на притихшего вожака. Рудак, скривив дряблое лицо, стал ныть:
Говорил ведь, нечего нам в чужое дело лезть... Только час потеряли...
Гордей гаркнул на него и снова наморщил лоб в раздумье. Он ничего не привык делать наполовину; теперь им владела одна мысль: как спасти тарусских крестьян.
—- Кто пойдет разведать, молодцы? — вдруг спросил он*
Вызвались Клепа и Сенька.
Гордей бросил на них пристальный взгляд и покачал головой.
Клепа в рубище — татары тут же заприметят. А ты не суйся! — прикрикнул он на отрока.— Поумелей надо.— И посмотрел на порубежника.
Федор бросил на землю ослоп и колпак и, крадучись, направился в сторону деревни. Дойдя до опушки, присел и, распластавшись, быстро заскользил к росшему неподалеку большому кусту орешника. Темноволосая голова порубежника еще несколько раз мелькнула в густой, высокой траве и скрылась в кустарнике.
. Отсюда Федору было все видно. Неподалеку лежал зарубленный ордынцами пес, по его окровавленной шерсти ползали большие черные мухи. Правее десятка три стреноженных татарских лошадей объедали на корню рожь. Их хозяева, разбившись группками, занимались кто чем. Одни, бранясь и размахивая плетками, связывали пленников по двое—гак легче уследить за ясырем в дороге. Другие сторожили согнанных вместе крестьянских лошадей и скот. Несколько татар сидело на корточках вокруг костра и что-то наматывали на отрубленные древки кос. Ордынцы вели себя так, как все грабители: спешили, тревожно оглядывались по сторонам, готовые бежать или схватиться за оружие.
Загибая пальцы, порубежник насчитал больше двух дюжин татар. Лесовиков же не было и полутора десятка.
«Да, трудно будет управиться" с ордынцами. Ежели б хоть луки со стрелами у всех наших были...— с тревогой подумал Федор. Он пристально оглядел деревню и поле. И когда опять усмотрел заваленную хворостом избу, у него даже голова затуманилась от гнева.— Малых детишек спалить, не инак, замыслили!..»
Теперь Федор понял, что делают ордынцы с древками кос — они готовили факелы, чтобы сжечь деревню. Каждый миг могла наступить развязка!
Порубежник уже хотел было ползти обратно, но, выглянув из куста, так и застыл: к орешнику приближался сторожевой татарин, один из тех, что дозорили на обочине поля.
Шуракалец проехал так близко, что до Федора донесся тяжелый запах лошадиного пота. Как только всадник скрылся за избой, порубежник метнулся к лесу.
Выходит, па розмыслы нет часа! — воскликнул Гордей, узнав, что делается в захваченной ордынцами деревне, на чело его легли глубокие складки. Придирчиво останавливая свой взгляд на оружии лесовиков, он внимательно вглядывался в лицо каждого. Люди терпеливо ожидали— привыкли: когда вожак замышляет какой-то промысел, лучше помолчать.