Заблудшие
Шрифт:
Гурьян обернулся, топнул с досадой и вдруг замер. Его бородатое, с оспенными щеками лицо вытянулось от удивления.
– Что ещё за очумелец? – сказал он с замешательством. – Гляди, Кондрат, какой чертёнок в кустах!
Внутри у Никиты похолодело.
– Подь сюды! – велел Гурьян. – Не ты ли, леший сын, нам коня сгубил?
Недолго думая, мужик поднял ствол и нацелился. Никита понимал, что ружьё не заряжено, но, перепугавшись, сиганул в гущину леса. Не разбирая дороги, он бросился прочь от реки.
– Подстрелю, паскудник! – игриво прокричал Гурьян где-то позади. – Ишь, крыса! Леший сын!
Мужик не поленился, двинулся следом. То ли охотничий инстинкт взыграл, то ли гнев решил на мальчишку спустить. Никита бежал, спотыкаясь о корни, увязая в колючем кустарнике.
– Высуни морду, крысёныш! – просил Гурьян издалека. Он отстал, видимо готовя оружие к выстрелу.
Тут что-то одёрнуло Никиту, будто рука ухватила за воротник. Никита брыкнулся, дёрнулся, навалился изо всех сил, но освободиться не вышло. Похоже, зацепился мешком за какой-то сук.
– Замри, заглотыш! Стреляю! – предупредил Гурьян, приближаясь.
И ведь вправду стрельнул, изверг! Пуля просвистела у головы, чиркнула по кустам. Никита мгновенно выпутался из заплечника и нырнул в заросли. Он побежал сквозь лес, запинаясь, царапая лицо о ветки. Мчался долго, пока ноги не налились свинцом, а в правом боку не закололо. Задыхаясь, он упал и уткнул лицо в сырую подушку мха. Вот тебе и мужики справные! Как что не так – в человека со злобы стреляют. Впрочем, и он зря в кустах отсиживался, а потом побёг ещё. Нужно было выходить и врать, что заблудился.
Отдышавшись, Никита оглядел себя. Куртка измаралась, порвалась в нескольких местах. Царапины на щеках пылали от жгучего пота. Он ухватил ладонью мох и выжал в рот струйку горькой жижи.
«Куда теперь?» – вертелось в голове. Двигаться обратно, вслед за группой Кондрата не было желания. Чтобы по нему опять из ружья палили?
Он прикинул, где находится. Если, преодолев перевал, они с Батохой спустились в соседнее ущелье, то речка здесь, как и Эхе-Угунь, должна падать в долину. Должна, но падает ли? Ладно, куда бы она ни бежала, всё равно приведёт вниз. Лучше спускаться здесь. Тем более что возвращаться прежним маршрутом уже поздно – к вечеру в лучшем случае доберёшься до перевала.
Только реку ещё нужно отыскать. Сейчас вокруг был нехоженый лес. Вода должна течь где-то справа.
Никита поднялся и с неохотой побрёл через заросли, отмахиваясь от надоедливого гнуса.
Глава 5
Таёжный ковёр под ногами становился зыбким. Ичиги утопали в прохладной губке мха, скользили по гнилой подстилке из корней и листьев. Деревья стояли по колено в белом лишайнике. Любая тропа в этой глуши показалась бы мощёной дорожкой.
Всё чаще Никита проваливался в пахнущие плесенью ямы, выбирался из них, цепляясь за ветки. Потом началось болото с голубоватыми озерцами, посреди которых, как редкие волоски на лысине, торчали чахлые берёзки. Увязнуть в таком болоте, конечно, не увязнешь, но и брести по пояс в воде не станешь.
Никита обошёл одну из глубоких луж и вдруг подвернул ногу, наступив на что-то кривое. Он уселся на мокрую кочку и сгоряча шибанул ладонью по воде. Где же река?
Похоже, выбраться до темноты не получится. Надо возвращаться обратно, к заплечнику с огнивом. Скорее всего, мешок так и висит на дереве – зачем он нужен этому Гурьяну?
Никита двинулся назад. «Проклятый бурят, – ругался он про себя, – сгинул бесследно, как Ермак Тимофеевич в водах Иртыша. Не исчез бы, так вернулись бы благополучно вдвоём».
Он остановился у оврага, заросшего жухлой маховкой. Место казалось знакомым и приятным, будто кто-то перенёс кусочек земли из долины сюда, в дремучий лес. На душе сделалось тепло, но мысли быстро омрачились: ведь он не шёл здесь до этого – значит, сбился с пути. Никита взял правее.
Он вспомнил, как однажды заплутал в лесу около Турана. Тогда, возвращаясь домой, он увидел нечто странное – сначала и сам не понял, что перед ним. Что-то вертелось и выло возле самой земли – какой-то красный вихрь. Вихрь оказался бешеной лисой. Животное в злобе вгрызлось в собственный хвост и крутилось что есть силы. Лиса поедала себя и от себя же убегала. Ничем, кроме дурного знамения, это быть не могло. Никита испугался и бросился наутёк. Потом он долго искал дорогу и выбрался к дому лишь под вечер.
Кириллиха устроила ему добротную взбучку – сначала отходила розгой, затем спустила в подпол. Всю ночь Никита просидел в темноте и холоде, дрожал как цуцик и костерил мачеху на чём свет стоит. Он с ужасом вспоминал увиденную лису. Что-то дьявольское заключалось в её бешеном танце. Да и не лиса то была, а сгусток злобы – холодной, нечеловеческой, неземной злобы.
Утром явился урядник Чугунов, приходящийся Кириллихе дальней-предальней роднёй – как бабушкин внучатый козёл тёщиной курице. Он оттаскал Никиту за уши и что-то назидательно гундел. Мал тогда был Никита, духу сопротивляться у него не хватило. Да и сейчас хватило бы? – выступать против здоровенного казака с горящим как угли взглядом. После этого случая он возненавидел Чугунова, хотя раньше даже равнялся на него.
Он остановился, поняв, что давно бредёт, не различая дороги, выбирая места, где удобнее ступать. Похоже, окончательно заблудился. Сейчас выход один – снова идти к реке. Пусть через болота, пусть по кочкам, но выйти к реке, а там можно ориентироваться.
Никита пошёл обратно, тщательно выверяя направление, выискивая отметины своей обуви. Вот уже и овражек с маховкой должен появиться, однако, зараза, никак не показывался. Где-то внутри, в печёнках, начинала вскипать злоба – злоба на свою непутёвость. Алёшка Люблин на его месте давно выбрался бы из леса. Но Алёшка мёртв, а он, Никита, – живой. Значит, не такой уж он и непутёвый.
Вскоре и собственный след потерялся. Обессилевший Никита бухнулся в траву, отдохнул несколько минут, затем напился из лужи, как телёнок.
Главное до темноты выбраться к реке. По берегу можно всю ночь спускаться, а здесь будешь ходить кругами, пока не переломаешь ноги в какой-нибудь яме. Эта мысль повела его дальше.
Сохээ – так, кажется, буряты называли подобный лес – заболоченный, труднопроходимый. А главное, не было зарослям ни конца, ни края, будто и горы, и равнины – всё вокруг пропало. Солнце скрылось, и светлое небо, недавно мелькавшее между крон, потемнело как трёхдневный синяк. Никита уже не отдыхал, лишь ненадолго прислонялся к дереву, переводил дух и брёл дальше. Он шёл и всё вспомнил Батохины запуги о том, что духи без шаманского ритуала не принимают. Да, от ритуала уклонился. Можно сказать, языческим идолам в рожу плюнул. Ну и что с того? Плюнул – и правильно сделал! Значит, Господь от беды убережёт.