Забудь о прошлом
Шрифт:
— Оболочкой и кормом для плода, — пробормотал Железный Тигран со странной интонацией. — Вот как… Что ж. Хочешь ты нам верить или нет, Самый Старший, но мы действительно пришли сюда не как враги. Даже теперь. И тем более в первый раз. В Галактике не так много разумных рас, чтобы они могли позволить себе враждовать между собой. Мы хотели предложить вам если не дружбу, так партнерство. Но теперь я вижу, что ваше нежелание сотрудничать с нами в какой-то степени оправдано, ибо мы с вами слишком разные. Я предлагаю покончить дело миром. Мы улетим с вашей планеты и не станем сюда возвращаться. При условии, конечно, что вы отдадите нашего человека. Я думаю, это небольшая плата за покой.
Некоторое время Самый Старший молчал, потом сказал:
— У нас нет к вам доверия. Слишком хорошо мы знаем вашу злобную и кичливую расу. Нам нужны гарантии. Ваш человек останется здесь.
— Ты противоречишь самому себе, — сказал Железный Тигран насмешливо. — Если мы столь злобны, вероломны и кровожадны, разве даже не жизнь, а всего лишь душевный комфорт одного-единственного человека может стать гарантией того, что мы изменим свои намерения и поступимся своим самолюбием?
На этот раз правитель заколебался.
— Мне нужно подумать и посоветоваться, — сказал он наконец. — Ответ будет дан завтра. — Он встал. — При условии, что вы прекратите работы.
— Хорошо, — согласился Тигран, тоже поднимаясь. — Мы их приостановим.
— Проводите гостей, — приказал Самый Старший.
— Кажется, лед тронулся, — прошептал Дан в коридоре, но шеф только бросил на него хмурый взгляд, и эйфория Дана сразу испарилась.
Их повели не вверх, а вниз, выпроводили на площадь перед «каланчой» и оставили. Означало ли это пренебрежение? Дан уже оставил попытки понять палевиан, он только спросил:
— Пойдем пешком или?..
— Вызови флайер, — буркнул шеф по-прежнему хмуро. — Впрочем, если хочешь, можешь прогуляться. Только не один.
— С Поэтом? — спросил Дан с надеждой. Ему было жаль Поэта, который сидел на орбитолете без единого слова протеста, видимо, памятуя об обещании, которое дал Железному Тиграну. Зная его неуемную любознательность, Дан отлично понимал, чего это ему стоило, и был рад, когда шеф уронил:
— Можно! Только не зевать. Хотя я думаю, сегодня вам ничего не грозит.
Больше он не произнес ни слова, а вид у него был настолько угрюмый, что Дан не посмел задать ни единого вопроса и даже обрадовался, когда прилетевший через несколько минут флайер, высадив Поэта, забрал шефа.
Поэт смотрел по сторонам без особого интереса. С гораздо большим вниманием он выслушал рассказ Дана о переговорах.
— Я даже не могу упрекнуть его за недоверие. Мне стало просто стыдно, когда он упомянул двадцатый век… Ну, он сказал, два-три века назад, это примерно двести земных лет. Плюс-минус сорок… Надо же было им явиться на Землю именно тогда, в самое жестокое и кровавое время!
— Ты словно оправдываешь их, — сказал Поэт.
— Оправдываю? Нет. Но понимаю. Я только не знаю, почему расплачиваться должен Маран. Шефу следовало сказать, что он не с Земли и отвечать за землян не обязан. Если он и завтра этого не скажет, скажу я.
— Ничего подобного ты не сделаешь, — бросил Поэт резко.
Дан вытаращил на него глаза.
— Почему?
— Потому что Маран этого не позволил бы.
— Не понимаю.
— Он дал мне хороший урок при нашей последней встрече. Перед тем, как отослал то письмо. Ну насчет бомбы. Я упрекнул его в сердцах, мол, ты же бакн, а он ответил мне: сначала торенец, потом бакн. А теперь оказалось, что и мы, и вы — люди. Если б он мог сейчас высказать свою точку зрения, она выглядела б так: сначала человек, потом торенец.
— Да-да, теперь я понял.
— Так что не отнимай у него этого права — быть человеком.
— Он может об этом и не узнать, — пробормотал Дан.
Поэт промолчал.
— Хочешь увидеть коттедж, где мы жили? — предложил Дан, чтобы отвлечь его, да и себя самого, от мрачных мыслей.
Поэт согласно кивнул, и Дан свернул на знакомую улочку, петлявшую между однотипных белых домиков, расставленных вразброску на оранжевом газоне среди низкорослых деревьев с синими плодами. Плоды, свисавшие с веток, были молодые, с палец длиной, а спелые — крупные, темно-фиолетовые, напоминавшие небольшие баклажанчики, гнили на траве, никто не удосужился их собрать.
Коттедж, естественно, продолжал пустовать, даже свернутые матрацы, которые они в свое время снесли из соседних домов, лежали так же, как их оставили перед отлетом. Дан постоял посреди комнаты, ему вспомнилось, как он стерег Миут, сжавшуюся в комочек на кровати в соседней спальне. Поэт походил, потом сел на стул у пустого стола.
— Удивительно, — сказал он немного спустя. — Дан, Маран ничего тебе не говорил по поводу… Это окно! Странная форма…
— Эллипс.
— Да. Точно такое было в доме Мастера, в той комнате, где умерла Сита. Точно такое. Наверняка единственное в Бакне. Да и в целом… Такие же голые стены, и цвет тот же. Она задыхалась, и из комнаты вынесли все, на чем могла собраться пыль — книги, занавески, лишнюю мебель. Остались стол и стулья, совсем как здесь, только стол был накрыт клеенкой, светло-зеленой клеенкой. Я помню каждое чернильное пятно на ней, ведь там вечно лежали наши рукописи, и Мастер без устали, сотни раз, объяснял и объяснял. Когда он волновался, он слишком глубоко макал ручку в чернильницу, тогда еще были чернильницы, и чернила капали на клеенку… А особенно мне напомнила тот день кровать. Пришли какие-то женщины, Ситу вынесли, чтобы приготовить к погребению, а матрацы свернули… вот как сейчас. — Поэт закрыл глаза. — Мастер сидел тут, где сижу я, положив руки на стол и глядя в стену, а Маран рядом с ним, на втором стуле. Я же стоял там, где стоишь ты, и смотрел в ту же сторону, на дверь, через которую унесли Ситу. Все молчали, а потом Мастер сказал дрогнувшим голосом: «Моей бедной девочке даже не довелось познать мужчину». И я посмотрел на Марана, Маран на меня, потом он показал глазами на Мастера, что означало: «Расскажи ему».
За три дня до того, накануне этого последнего приступа, мы, я и Сита… Ну понимаешь… Я, конечно, все выболтал Марану, тогда я еще не знал, что мужчине о таких делах болтать не положено, да и какой я был мужчина — мальчишка, восемнадцать лет, она была моей первой женщиной, и я ему сказал… Собственно говоря, от него я вообще никогда ничего не скрывал, ни тогда, ни позднее… А точнее, мы друг от друга… Но рассказать Мастеру я, естественно, не мог, и в ужасе стал делать Марану знаки, мне пришла в голову совершенно бредовая мысль, что он меня выдаст. Мастер заметил, что я дергаюсь, и спросил: «Что с тобой?» Я чуть не потерял сознание от смущения, но, к счастью, в окно постучали, пришел…
Раздался тихий стук в окно, и Поэт вскочил, как ужаленный. Дан повернулся к окну, ничего не увидел и кинулся на улицу.
В десяти шагах от коттеджа, на лужайке, стоял палевианин. В обычной одежде, без всяких повязок. Он не стал дожидаться, пока Дан подойдет к нему, повернулся спиной и побрел прочь, лениво, неспешно, а пройдя несколько метров, оглянулся через плечо, словно приглашая Дана следовать за собой. Дан и нагнавший его Поэт прошли за палевианином до одного из ближних коттеджей. Палевианин стукнул в окно, через минуту на пороге появились еще двое, вся тройка передислоцировалась вглубь сада и остановилась в ожидании под ветвистым деревом. Дан понял, почему они выбрали этот пункт, от улицы их отделяло несколько кустов, а дерево прикрывало сверху. Своеобразное потайное местечко.