Забвение истории – одержимость историей
Шрифт:
Возможно, это не вся правда. Трудно предсказать, когда нация решится на самокритику и сможет ли она вообще изменить свое отношение к забвению прошлого, проявить сочувствие к изгнанным. Однако существуют и другие социальные сферы, где появляются симптомы возможных перемен. В качестве примеров можно назвать университет и семью.
Факультет архитектуры израильской национальной Академии художеств Бецалель выступил с резкой критикой крупных урбанистических проектов, предусматривающих разрушение палестинских деревень, чтобы расчистить территорию для новых роскошных резиденций и высотных зданий коммерческого назначения. На одной из конференций Михаэль Якобсон сказал по этому поводу: «Множество хороших людей, к которым я отношу и себя, выросло с представлением, будто Тель-Авив возник на песке; тем удивительнее было для меня обнаружить, что на территории города есть места, где к началу войны за независимость находились арабские деревни. <…> Тель-Авив состоит не только из Герцля, Жаботинского, Арлазрова и Бен-Гуриона, он состоит также из покинутых арабских деревень Шейх-Мунис, Ямуссин, Саломе и Сумейл».
Аналогичную точку зрения отстаивала Нурит Москович с факультета архитектуры
120
Carmon O. A Palestinian Village in the Heart of Tel Aviv? 31.7.2005: http://zochrot.org/en/press/50945.
Замечательный документальный фильм «Mirror Image» (2013, 11 мин.), который сделала Даниелле Шварц, уже получил несколько премий на разных кинофестивалях. Он показывает, как израильские семьи нарушают замалчивание Накбы. Шварц сняла разговор со своими бабушкой и дедом, в котором она попыталась разузнать таинственную историю огромного зеркала, стоящего в их квартире. Выясняется лишь одно: зеркало не получено в наследство. Дед рассказал, что зеркало досталось ему в арабской деревне Зарнуга, куда он попал в 1948 году. Подробности остаются неизвестными. Однако мы узнаем, что детство деда прошло неподалеку от арабского крестьянского хутора, куда он любил наведываться. Семейный разговор о зеркале становится разгадыванием диалога поколений, разгадыванием тайны целой нации. Внучка, бабушка и дед на протяжении одиннадцати минут пытаются найти общий язык для табуированной истории. Было ли зеркало приобретено после войны законным образом или же отобрано силой? Разговор возвращает собеседникам нечто глубоко забытое и замалчиваемое. Фильм показывает, что молодые люди, третье поколение израильтян, проявляют интерес к Накбе, и документирует индивидуальный путь к преодолению молчания.
Забыть или помнить
Израильский писатель Амос Оз однажды сказал: «Будь моя власть, на любой миротворческой конференции, проходящей где-нибудь во Вье (Wye) или Осло, я бы всякий раз отключал микрофон, когда та или иная сторона заводит речь о прошлом. Ведь переговорщикам платят за то, чтобы они находили решения для проблем настоящего и будущего!» [121] Подобный аргумент приходится слышать довольно часто: воспоминания зацикливают на прошлом и мешают видеть будущее. Авишай Маргалит также предупреждал об опасности воспоминаний. К ним нельзя обращаться во время конфликта, это можно делать только в постконфликтный период, ибо воспоминания являются скорее частью проблемы, нежели ее решением. Некоторые израильтяне, например Иегуда Элкана или Авраам Бург, призывали выйти из тени Холокоста, преодолеть его негативное влияние, чтобы открыться для нового будущего [122] .
121
Oz A. Israelis und Araber: Der Heilungsprozess // Trialog der Kulturen im Zeitalter der Globalisierung. Sinclair-Haus Gespr"ache. № 11: Gespr"ach 5–8. Dezember 1998. Bad Homburg v. d. H"ohe (Herbert Quandt-Stiftung), 1999. S. 82–89, здесь – 83.
122
Цит. по: Roberts J. Contested Land, Contested Memory. P. 257–258.
Впрочем, ничем не доказано, что обращение к прошлому и решение насущных проблем будущего должны непременно исключать друг друга. Такое правило действует лишь для монологической и эксклюзивной памяти, замкнувшейся на своих гордости и страданиях. Самокритичная память, напротив, открыта по отношению к страданиям других, сочувствует им и признает ответственность за жертвы собственной политики, и только монологическая память служит препятствием для начала или возобновления диалога между конфликтующими сторонами; открытая память является основой диалога. Девиз «Сначала прошлое, потом будущее!» описывает правильную последовательность действий при поисках мирного сближения позиций – при условии, что память используется не в качестве оружия для мобилизации своих сторонников или для эскалации конфликта, а как средство для достижения взаимопонимания [123] . Именно такова практика работы комиссий правды и примирения, которые действуют сегодня по всему миру там, где диктатура трансформируется в демократию. Работа комиссий основана на убежденности, что от травматического прошлого удастся избавиться лишь в том случае, если будет запущен процесс осознания исторической правды и признания совершенных несправедливостей. Сцепление событий требует взаимосвязи воспоминаний. «Это предполагает готовность палестинцев узнать о Холокосте <…> и готовность евреев узнать о Накбе» [124] . Если каждая сторона будет помнить
123
Gutman Y. Looking Backward to the Future: Counter-Memory as Oppositional Knowledge-Production in the Israeli-Palestinian conflict // Current Sociology. 2015. P. 1–19, здесь – 4–5.
124
Confino A. Review.
Общественную организацию «Зохрот» упрекают за то, что она якобы выдвигает радикальные требования и поляризует общество некритическим признанием исторической памяти противника и отказом израильтян от собственной памяти. Безусловное право палестинцев на возвращение не должно ставить под вопрос существование израильского государства и подрывать его основы. Речь идет не о том, чтобы заменить свою национальную память чужой памятью противника, что угрожает экзистенциальным правам собственного государства, его ценностям. Позитивная роль организации «Зохрот» состоит в том, чтобы заполнить очевидные пробелы своего национального нарратива. Такая меморативная работа направлена не на замену памяти, а на ее расширение. Здесь присутствует стремление не нанести ущерб своей нации, а послужить ей. Видимо, Цицерон прав: в местах заключена большая сила памяти. Но эта сила памяти действует лишь тогда, когда существуют политические и социальные условия, позволяющие людям узнать всю правду и историю данного места.
Удаление краеугольного камня: случай Ханса Роберта Яусса и университета Констанц
В июне 2016 года университет города Констанц праздновал свой пятидесятилетний юбилей. С торжественной речью по этому случаю выступил приехавший из Цюриха Дитер Имбоден, известный организатор в области науки. Он посвятил свою речь проблеме времени, которое с точки зрения экологической физики, изучающей изменение ландшафта на протяжении миллионов лет, мыслится в совершенно иных измерениях. Он говорил о долгосрочных ритмах природы, под влиянием которых изменяются русла рек, но также и о ритмах культуры на примере закладки краеугольных камней. По словам Имбодена, такой ритуал всякий раз пробуждает большие ожидания, обращенные в бесконечное будущее. Поэтому «всюду происходят закладки краеугольных камней, но слышал ли кто-либо о случае удаления краеугольного камня?»
Но именно во время юбилейных торжеств как раз и произошло такое удаление краеугольного камня. Премьер-министр земли Баден-Вюртемберг Винфрид Кречман рассказал об истории, профиле и заслугах новаторского университета. Подобный обзор не мог обойтись без упоминания «Констанцской школы». Речь идет о научном направлении, в рамках которого с 1960-х по 1990-е годы разрабатывалась новая теория чтения литературных текстов, которая получила название «рецептивной эстетики», вошла в основы многих научных дисциплин и приобрела широкую известность. Сама теория разрабатывалась прежде всего двумя профессорами Констанцского университета Хансом Робертом Яуссом и Вольфгангом Изером, чьи имена связаны с исследовательским коллективом «Поэтика и герменевтика», пользующимся высоким авторитетом. Когда Винфрид Кречман дошел в своем выступлении до этого момента, он назвал два других имени – Вольганга Изера и Вольфганга Прайзенданца. Оба имени, вероятно, ничего не говорили премьер-министру, однако публику Большой аудитории университета задело иное: умолчание имени Ханса Роберта Яусса стало для присутствующих официальным перформативным актом забвения и «удаления краеугольного камня».
Что же произошло? Самый краткий ответ таков: публичное разоблачение Яусса в качестве офицера ваффен-СС. Возвращение этого факта из забвения состоялось в несколько этапов. В 1980-х годах, когда Яусс находился в зените славы, он сам во время поездки в США столкнулся со своим нацистским прошлым. Вторые дебаты состоялись в Германии в 1995–1996 годах уже после его ухода на пенсию. Третья волна, посмертная, пришлась на 2014–2015 годы. На сей раз импульс для нового обращения к биографии Яусса поступил в университет извне в форме пьесы, написанной констанцским адвокатом Гердом Цанером, который приобрел известность благодаря краеведческому изучению периода национал-социализма. Руководство университета решило инсценировать эту пьесу прямо в Большой аудитории, одновременно заказав проведение научного исследования военной биографии Яусса, чтобы на этой основе устроить ее обсуждение. Йенс Вестмайер осуществил подробную реконструкцию военной карьеры Яусса [125] . Исследование опровергло содержащееся в пьесе обвинение в том, что Яусс причастен к отправке французских добровольцев в концентрационный лагерь (то есть реализации Черного списка нежелательных в расовом отношении элементов). Вместе с тем в исследовании приводились подробные и документально подтвержденные сведения об активном участии Яусса в боевых действиях на различных фронтах, а также о послевоенном времени вплоть до начала университетской учебы.
125
Westemeier J. Hans Robert Jauss. Jugend, Krieg und Internierung. Konstanz, 2016.
Этими результатами и соответствующими публикациями завершилась долгая история забвения, которая не только касалась Яусса, но и была показательна для истории ФРГ в целом. Памятование и забвение не являются чисто индивидуальными актами – они всегда обусловлены психологическими, социальными, политическими и моральными рамками. Поэтому рассмотрим подробнее различные фазы этой истории забвения, а также их предпосылки и контексты.
Фаза первая: коммуникативное замалчивание с 1960-х до 1980-х годов