Забытые дела Шерлока Холмса
Шрифт:
— Позвольте задать вопрос, — перебил его Холмс, сделав несколько заметок в блокноте. — С чего все началось?
— Два года назад Смит женился на Элис Бёрнем, к великому огорчению ее родителей. Едва справили свадьбу, Смит начал требовать с них денег, якобы полагавшихся ему по брачному договору. Почти в тех же оскорбительных выражениях, какие вы прочитали в адресованных мне письмах.
— И он получил эти деньги?
— Да, мистер Холмс, поскольку бедный Бёрнем боялся, что судебное разбирательство повредит репутации его дочери.
— Весьма прискорбно. Прошу вас, рассказывайте дальше.
— Я с трудом сдерживаю слезы, — тихим голосом признался мистер Мэкс. — Элис Бёрнем некоторое время прожила в браке со Смитом, а потом погибла в результате несчастного случая на воде. Это произошло в Блэкпуле, где они с мужем отдыхали летом. Обезумевший от горя Смит вернулся в Саутси. Он пришел в церковь и уверял всех в своем приходе, что не может больше жить в городе, с которым у него связаны такие мучительные воспоминания. Потом он и вправду уехал. Мне рассказал об этом сам Чарльз Бёрнем, и я надеялся, что никогда больше не услышу об этом подлеце Смите.
— Любой бы на вашем месте надеялся, — глубокомысленно заметил Холмс. — А когда он объявился снова?
— Он вернулся в Саутси два года спустя. Думаю, не будет преувеличением сказать, что он похитил сердце моей Констанс, когда снова встретил ее в церкви. Он извратил чувства моей девочки, мистер Холмс. Я умолял ее в письме не верить этому человеку, но все напрасно. Она написала в ответ, что он истинный христианин, достойный ее любви.
Холмс что-то пробормотал, но я не расслышал.
— Своими предупреждениями я добился лишь того, что настроил бедную Конни против себя, — продолжал тем временем мистер Мэкс. — Я не получал от нее вестей неделю, а то и две и молил Бога, чтобы это молчание не означало разрыва между нами. Увы, мои надежды не сбылись. Уверен, именно Смит настоял на том, чтобы Конни вышла за него без согласия родителей. Так и произошло. Мы не знали о свадьбе до тех пор, пока на прошлой неделе не пришло первое письмо с требованием денег. Не было ничего — ни свадебного пирога, ни фотографии на память, ни слов любви от моей дорогой девочки. Скажите, сэр, должен ли я по закону платить этому негодяю и сможете ли вы возвратить мне Констанс?
Холмс задумчиво опустил голову и теперь еще больше обычного походил на хищную птицу.
— Если не существует документа, по которому ей в случае замужества переходит определенная сумма, то претензии Смита не имеют оснований. Что же касается ее приезда в родительский дом, то ваша дочь сама должна пожелать этого.
— Забудем про деньги, мистер Холмс! Как я могу вернуть свое дитя и наше взаимное доверие, которое, да простит мне Господь, разрушил этот дьявол?
Холмс подошел к окну и, по обыкновению, бросил быстрый взгляд на улицу перед тем, как ответить. Затем обернулся:
— Вы можете быть уверены, что я сделаю все от меня зависящее. Но не стоит забывать, что закон будет на стороне вашего зятя почти при любых обстоятельствах.
— Я не остановлюсь ни перед какими расходами! — в отчаянии воскликнул бедный отец.
— Именно на это мистер Смит и рассчитывает. Однако я вынужден повторить, что вам следует действовать крайне осторожно, чтобы ваша дочь не увязла окончательно в лапах этого…
— Этого чудовища! Я сразу понял, кто он такой, с самой первой встречи.
— Несомненно. Теперь необходимо, чтобы и она это поняла. Вот тогда и придет ваше время. А до тех пор правда остается на вашей стороне, а закон, к моему глубокому сожалению, на его.
Мистер Мэкс повернулся на стуле, чтобы посмотреть прямо в глаза Холмсу. Лицо его побагровело от гнева.
— Значит, вы ничем не можете мне помочь?
Холмс уселся в кресло лицом к посетителю:
— Я не говорил ничего подобного, мистер Мэкс. Закон бессилен в данных обстоятельствах. Но я не состою на службе у закона.
Мне прежде никогда не приходилось видеть такую благодарность во взгляде клиента. Уходя от нас, мистер Мэкс наверняка считал Холмса тузом у себя в рукаве. Когда мы остались одни, мой друг молча раскурил трубку и погрузился в раздумья. Наконец я не выдержал и нарушил тишину:
— Они женаты две недели. По-видимому, уже поздно настаивать на признании брака недействительным и еще рано говорить о разводе. Как можно выиграть подобное дело?
Холмс отложил трубку:
— Меня удивляет, Ватсон, что вы предложили так мало вариантов. Как врач, вы, несомненно, уже поняли, что Смит — не обычный негодяй. Он словно сошел со страниц замечательного трактата доктора Альберта Молля о психических патологиях преступников.
Мне, конечно, не пришло это в голову, но я решил промолчать.
— Любопытно, — задумчиво произнес Холмс. — Почему мистер Смит не разрешил ей послать свадебную фотографию родителям? Разве так не поступают все новобрачные?
— Возможно, их просто никто не снимал.
— На любой свадьбе обязательно присутствует фотограф, — жестко возразил он. — Как правило, весьма сомнительной квалификации.
— Вы полагаете, Смит не хотел, чтобы родители увидели его лицо?
— Полно, Ватсон! Они же встречались с ним. Нет, этот тип обеспокоен именно тем, чтобы никто не увидел его свадебную фотографию. Какое преступление может вскрыться, если кто-то посторонний увидит жениха на снимке?
— Двоеженство? При прочих обстоятельствах женитьба не может быть преступлением, если невеста достигла брачного возраста.
Он взглянул на меня так, будто я его несказанно огорчил.
— Этот малограмотный простолюдин настолько легко подчинил своей власти двух умных и образованных девушек, что они по его приказу забывают о семейной привязанности и порывают с родителями. Кто еще, кроме талантливого гипнотизера или, предположим, последователя доктора Месмера, способен совершить такое чудо с двумя любящими дочерьми, — впрочем, кто знает, сколько их было? Если мистер Смит окажется простым двоеженцем, Ватсон, я буду смертельно разочарован.
В последовавшие за визитом мистера Мэкса несколько дней Холмс не вспоминал о симфонической поэме Скрябина. Он бесцельно прохаживался по гостиной со скрипкой в руках и напевал на разные мотивы нелепые фразы из письма мистера Смита, что так поразили воображение моего друга. Я с отвращением вспоминаю, как он истязал лады благородного инструмента незатейливой песенкой «Прогулка на лодке», пытаясь подстроить под нее слова: «Мои родители — кебмен и его кобыла, моя сестра — погонщица северных оленей, а брат — отважный капитан парового катка».