Забытые смертью
Шрифт:
Слово за слово — разговорились, познакомились. А через две недели получил Митька вызов. В Якутию. Не обманул человек. Не подвел. И горбун стал собираться в дорогу.
Дом он решил сдать под охрану милиции. Ведь не на всю жизнь, года на три поехать в Якутию хотел. Был уверен, что в городе о нем никто не вспомнит, а за годы отсутствия и вовсе забудут.
Митька даже деньги пристроил на вклад. Все на одну сберкнижку. Оставил себе лишь на дорогу и всякие непредвиденные расходы на первое время.
Вечером, упаковав чемодан, сел к столу. Грустно стало.
В этом городе он родился. А пришла минута расставания, даже прощай
Лишь осиротелый дом, старея от одиночества, будет видеть в холодных снах своего хозяина у теплой печки, солнце в окнах и отзвучавший смех…
Нет, никто не тревожил Митьку. Нина даже не напоминала о себе. Она высказалась один раз.
«Вовремя все случилось. И Тоська… Вот умница! Приедь она на день раньше, так бы и жил в дураках, веря в брехню о том, что любим. Уж лучше сразу рвать. Хорошо — не опоздал, не все потеряно. Хотя… А на что надеяться? На новую жену? Да чем она лучше? Все то же повторится. Так зачем лишний раз себя терзать пустыми мечтами? Они как сказка о крыльях, спрятанных в горбе. Сколько ни маши руками — в небо не поднимешься».
Митька решил не тянуть время и отправиться в Якутию самолетом. Хотелось быстрее сменить обстановку, окунуться в новую жизнь. С билетом в кармане он вернулся домой, зная, что завтра улетит отсюда надолго.
И вдруг в дом без предупреждения вошла Нина.
Что надо? Мне нечем оплачивать постельные услуги! — бросил через плечо.
— Я за разводом. Дай согласие.
— Возьми скорее. Я уезжаю. Совсем забыл, что надо развестись. Не то от тебя жди чего хочешь — качнул головой.
— Уезжаешь? А дом?
— В нем остается сестра. Она освободилась. Да и какое тебе дело до дома моего? — покраснел за собственную ложь горбун.
— А то ведь на развод не соглашусь, нарожаю на твою шею! Так что подумай. Попробуй докажи обратное.
— Зачем пришла? Хватит паясничать! Давай уходи, коль по-человечьи проститься не умеешь. Ведь не увидимся больше. Тебе, когда одумаешься, даже извиниться будет не перед кем. Мы не встретимся никогда. Во всяком случае, я этого не захочу. Давай простимся тихо, — предложил Нине спокойно. И женщина только теперь приметила чемодан, поверила.
— Насовсем уезжаешь?
— Надолго. Может, навсегда…
— Зачем?
— Заново начну. Все сначала. Может, получится
— И далеко ли?
На север. Он велик. Нашлось и мне там место. Взяли на работу. Завтра улетаю.
— Так быстро? А я как же?
Согласие на развод получишь. Это я гарантирую. Не держу. Не получилось… Может, с другим будешь счастлива. Дай тебе Бог! Я любил тебя без взаимности. Пусть другой не познает этого. Я был счастлив с тобой. Пусть любовь в этот раз тебя не обойдет.
– Я хотела тебя полюбить. Но не смогла. Прости. Не нужно мне ничего. Ты уезжаешь. Прожив пять лет, мы не остались даже друзьями и расстаемся чужими людьми. Судьба нас за это еще накажет, — вышла она из дома, забыв попрощаться.
А вечером следующего дня Митька уже был в Якутске.
Приехав на деляну горбун расположился в палатке так, будто жил в ней многие годы и никогда не знал лучшего.
Люди быстро привыкли к нему, ценя его незлобивость, отходчивость. Он умел растормошить любого, прогнать хандру рассмешить всех до колик в животе, до слез.
Лесорубы всегда ждали, когда к вечернему костру, на недолгий мальчишник,
— Бугор! Эй, бугор! Когда отхожку поставим? Зверюги все мужичье отгрызли!
А ты не шастай по кустам! Нe то припутает тебя какая-нибудь лохматая вдовушка. За своего облысевшего от блядок, примет. Что делать будешь? — хохотали мужики.
— Что с нею делать, я как-нибудь соображу. Беда в другом, как от нее потом смыться?
И до глубокой ночи рассказывал мужикам о всяких случаях из своей жизни.
— Вот я в детстве думал, что самые счастливые на свете— это богатые. У них харчей — кладовки трещат. Об одежде не думают. Так мне казалось, покуда зеленым был. Но однажды пришел я на кладбище. Там старуха возле могилы копошилась. Вся серая, замызганная, глянуть — срам один. Юбка — латка на латке. На ногах калоши, пропахшие помойкой. Я-то к ней направился милостыню попросить, а тут своим поделился. Сели мы в ограде на скамейку возле могилы, а бабка хлеб, что я ей дал, слезами поливает. Спросил, отчего плачет? А бабуля вздохнула и говорит: «Не думала, дитятко, что под гроб подаянием нищего мальчонки радоваться стану. Ты ж меня небось за побирушку принял одинокую. У меня же три сына имеются. Все тут в городе живут. Все начальники, богатые. А толку?.. Все прячутся, чтобы кто не увидел, не пришел украсть иль попросить. Едят при закрытых дверях, спят чуть ли не с топором в руках. Дышать громко и то боятся. А жадные — спасу нет. Мне, старой, даже в праздники масла не дают. Мясо забыла, когда ела в последний раз. Сахару — ложку на стакан кипятка. Даже мыла не дают в баню. И сами так-то. А для чего живут, копят, ума не приложу. Какая радость от тех денег, какие не кормят и не греют? Нет в их жизни праздников. Уж лучше нищим быть. Так хоть бояться не за что. Спи вволю. Все равно украсть у тебя нечего. Оно и сам здоровее. И подачки от чужих людей куда сытней, чем сыновьи заботы. Так-то, детка! Не проси у Бога богатство. От него едино — морока и болезнь. Проси здоровья себе. А о другом Господь сам позаботится».
И верно, с того дня я не переживал, много мне подали или мало. Что послал Господь, за то благодарил. Но спал всегда спокойно… И мое у меня никто не отнял.
— Что деньги? Они в жизни радостей не прибавят. Я в свое время получал немало. За каждый испытанный самолет, за всякую новую модель! А где эти деньги? Видел их? Да ни хрена! Для чего старался? А все наша мужичья простота! Она хуже глупости! — поддержал Никитин.
— Это точно! Посадим бабу себе на шею и радуемся, что нас самих Бог силой не обидел. Тянем лямку. А слабые, мать их в задницу, честное паразитское, еще и погоняют, жиреют на нашем горбу, — согласился Килька.
Пять лет в бригаде Никитина пролетели незаметно. Митенька окреп, возмужал, изменился и внешне, и внутренне. И если раньше он даже боялся думать о Нине, чтобы себя не терзать, то теперь воспринимал ее как сон с плохим пробуждением, как сказку со страшным окончанием, как экзамен на право считать себя мужчиной. И его он выдержал с достоинством.
Пять лет… Когда уезжал в Якутию, сомневался, приживется ли, справится ли он в тайге. Ведь там не выдерживали и покрепче его. Срывались, уходили. Им было куда и к кому вернуться. Для Митьки обратного хода не было.