Забытый август
Шрифт:
– Надо рассказать Пахану, - сказал Гусик, - все же это его баба.
– Откуда же она его?
– возразил я.
– Она с ним разговаривать не хочет.
– Захочет рано или поздно, - сказал Гусик.
– Ну, давайте вашего Леньку, только побыстрее.
Леня ждал нашего сигнала на другом конце крыши. Рафик свистнул ему. Гусик сказал, что он против Лени ничего не имеет, но раз мы его топим, значит, в чем-то виноват.
Подошел Леня. Стал от нас метрах в двух. Гусик испугался, что его увидят внизу, с улицы, и сказал, чтобы он сел. Но Леня сесть не решился, он пригнулся и так стоял до конца на полусогнутых ногах. Он весь дрожал от волнения. Гусик спросил, за что его топят. Леня поклялся, что никого не продавал, и заплакал. Потом он начал объяснять. Слова выскакивали у него изо рта без очереди и сталкивались друг с другом. Оказывается, он сказал Хорьку, что в яхт-клубе записывают на греблю и на парус. И можно кататься целый день. А потом будут соревнования. Он своими глазами видел, что такие же, как мы, ребята катаются на настоящих парусниках. Там всех записывают. Он сказал Хорьку, что хорошо бы и нам записаться.
– А что тебе ответил Хорек?
– спросил Гусик.
– Что я предатель.
Гусик пытался понять, что предательского сделал Леня, но не мог.
– Видишь, - сказал я ему, - никого он не предал и даже договорился там. Нас всех запишут.
– Я же не для себя, - сказал Леня сквозь слезы.
– Я же плавать не могу, я для ребят...
– Я понимаю, - сказал Гусик.
– Я теперь вообще воды боюсь... Мне эти лодки не нужны.
Тут на крышу поднялся Юрка. Гусик сразу встал на ноги (не хотелось ему при лишнем свидетеле продолжать этот разговор) и обещал поговорить с Паханом. Я проводил его до столба, по которому мы спускались и поднимались на крышу, и еще раз попросил за Леню. Гусик сказал, что ему и самому жалко Леню, но раз Хорек за него взялся, вряд ли что-нибудь получится... Он перелез с крыши на столб и съехал по нему вниз.
Когда я вернулся к Рафику с Юркой, Лени уже не было.
Я спросил Рафика, чего он молчал, мог же хоть что-нибудь сказать. Он ничего мне не ответил. Юрка наблюдал за тем, как танцевали в окне.
– Тебе тоже надо научиться танцевать, - сказал он мне.
Юрка единственный среди нас может танцевать и "западные" и бальные танцы. Правда, он никогда не танцует с девочками.
С крыши было трудно найти Нелю среди танцующих, но мне казалось, что я ее вижу.
Юрка сказал, что женщины любят решительных мужчин, а я пассивничаю. Так у меня ничего не получится, потому что победа мужчины зависит от его активности...
Юрка считается у нас специалистом по женскому вопросу: он читал много книг на эту тему. Я спросил, что бы он сделал на моем месте.
– Ха!
– -сказал Юрка.
– Есть тысячи способов. Но вначале ты должен сделать ей признание. Устное или письменное. Надо, чтобы она узнала о твоем чувстве. Потом следует подождать, чтобы это зерно проросло у ней в душе, и начать решительные действия.
Я сказал, что лучше письменное. По Юркиному мнению, это дело вкуса. Сам он предпочитает устные признания: мимика, жесты, тембр голоса - все это может оказать решающее влияние па чувство женщины. Женщины придают этим факторам большое значение.
– Какая у меня мимика!
– махнул я рукой.
– Лучше письменно.
– Ну ладно, - согласился Юрка, - по надо действовать, нельзя упускать инициативу.
Там, внизу, кончился фокстрот, пары поменялись, и заиграли танго "Дождь идет". Когда совсем стемнело, они закрыли ставни...
11 августа
Все утро втроем писали у нас дома письмо (Юрка работал во вторую смену). Торопились успеть к тому времени, когда Неля (как утверждает Рафик) уходит куда-то по своим делам. Наклеили на обратную сторону цветной открытки, которую прислал из Германии Юркин отец, белую бумагу, чтобы не видно было слов. Рафик встал у окна, чтобы она не прошла, я сел писать. Юрка диктовал. Он начал так: "Любовь моя, вот уже несколько месяцев я тоскую по тебе..." Я спросил, не лучше ли на "вы", но Юрка был категорически против. "Надо подавить ее волю уверенностью в себе", - сказал он.
– "Любовь моя, вот уже несколько месяцев я тоскую по тебе", - повторил он, закатив глаза.
– Да! Это то, что нужно, сочетание нежности и страсти...
Он подошел к зеркалу, продолжая диктовать мне, принялся рассматривать свое лицо. Он очень прыщавый и сильно переживает из-за этого.
"Мое чувство растет и крепнет изо дня в день, в груди моей бушует пламя, способное согреть самое холодное сердце. Если ты хочешь, чтобы рядом с тобой по жизни шагал верный спутник, обладающий пылкой душой, холодным рассудком и крепкой рукой, скажи "да". Я буду ждать ответа в воскресенье в три часа дня у каланчи".
Я записал все, как он сказал.
Рафик посоветовал не подписываться своим именем: не дай бог, письмо попадет в руки Пахану.
Юрка согласился, что своим именем подписываться не обязательно, но нужен хороший псевдоним.
– Напиши "доброжелатель", - предложил Рафик.
– Мой дядька всегда так подписывается.
– Твой дядька анонимщик!
– сказал ему Юрка.
– А это любовное послание... Вообще не нужно подписываться. Ты же сам отдашь письмо из рук в руки, можно и без подписи. Подойдешь к ней, посмотришь прямо в глаза долгим взглядом, вот так, - Юрка вытаращил на меня глаза, - и скажешь: "Это от меня".
Я переписал письмо, и мы пошли на улицу.
Она вышла в половине второго. Я стоял недалеко от ее ворот. Юрка и Рафик прятались за каланчой. На пустыре никого не было. Я поздоровался с ней, когда она вышла из ворот. Она удивилась - из-за Пахана у нас на пустыре мало кто с ней здоровался- и пошла дальше. Я смотрел ей вслед... Юрка из-за каланчи делал мне знаки, чтобы я догнал ее и отдал письмо. Но я не решился.
Ребята подошли ко мне. Юрка сказал, что я трус и никогда не буду иметь успех у женщин. Он потребовал, чтобы я, пока не поздно, догнал ее.
После этого он ушел: ему пора было на работу.
– Побежали?
– спросил я у Рафика.
– Слушай, - сказал он, - зачем она тебе нужна? Что, мало других девчонок? Ведь если Пахаан узнает...
Я побежал. Он побежал за мной. Неля села в трамвай. Мы тоже, но в другой вагон. Она сошла у Приморского бульвара. Рафик подталкивал меня, чтобы я отдал письмо, я даже несколько раз подходил к ней совсем близко, но так и не решился.
На бульваре ее ждала подруга. Они сели в тени и вытащили какие-то книжки. Рафик догадался, что у нее переэкзаменовка. Вот куда она каждый день ходит!
Мы следили за девочками из-за кустов. Почитав немного, они пошли попить воды. Книжки остались на скамейке. Я выскочил из кустов, положил письмо на книжку - это был учебник геометрии - и припустился по бульвару...
Рафик еле догнал меня у парашютной вышки.
– Ты что, с ума сошел?
– спросил он, тяжело переводя дыхание.
– Куда помчался?
Я был очень возбужден от случившегося. Не мог говорить. Шумно дышал и потел.
Потом мы долго смотрели на парусники, о которых рассказывал нам Леня. Их было штук десять, все с белыми парусами. Легкий ветер гнал их по бухте, и такие же, как мы, ребята управляли ими. Это было очень красиво. У пристани какой-то толстый мальчик барахтался в воде. На нем был пробковый пояс, и его тянули на веревке... Учили плавать"