Зачарованная величина
Шрифт:
Напоминая о прежней Гаване, зал тонул в непоколебимой, геральдической тишине. Тишина гроздьями свисала со светильников, которые бледнели, как будто и сами желая не пропустить ни единой трели именитого гостя. Напряжение в зале вытесняло даже мысль о том, что голос подобной звонкости и геркулесовой силы может издать неверную ноту и этот кажущийся неисчерпаемым поток вдруг собьется с ритма. И когда в конце, при общем блаженстве и готовности зааплодировать, тенор в который раз победил, зал опять разразился громовой овацией, а певец снова и снова приветствовал слушателей с чувством, захлестнувшим его изнутри и извне. Все сошлись на одном: «Ради такого не жалко десяти песо за билет!»
Вся еще во власти ностальгии
Беспросветные серые тучи облицевали низкое небо, ставя перед загадкой: «Что за пора на дворе?» Кажется, дожили уже до медовой осени, но вдруг все разом переворачивается на голову, и снова — вихри и жуткий катар урагана. Многие гаванцы так и хотели бы остаться при голубом и зеленом, считая настоящими здешними цветами только их, — особенно когда наступают такие вот двуличные серые дни с их нескончаемыми, заводящими в лабиринт штрихами, а не студеной прелестью чистых и простых тонов. Эти неспешные перегоны серых облачных отар, церемонную пастьбу бесчисленных оттенков седины мои земляки расценивают по-разному. Одни видят в них новую пору года, готовя двойную закладку угля в кухонный очаг и обихаживая дом новыми хлопотами искушенной в тонкостях хозяйки. Другие, беззаботные, уверены, что такие ненастья — всего лишь новые сочетания все тех же бриза, луны и моря, а, стало быть, жди внезапного и пылкого визита какого-нибудь урагана или половодья. Но тут не угадаешь: ни новая пора не настает, ни буря не разражается. Может быть, наша судьба — как раз в этом: жить между двумя возможностями, которые ни во что не выливаются, и неожиданностями, переворачивающими все вверх дном?
Замечательный испанский поэт дарит нам чудесные строки: «Вот и весна явилась, / Бог весть, как это случилось» {426} . В Европе, с каждым новым временем года поднимающейся на новую ступень знания, радуются весне, взрывающейся плясками, страстью, зеленью. Весна там обрушивается в одночасье, как будто извечный ритм ее мощи не нуждается в выкриках герольдов и стуке в дверь. Осень — наоборот: сначала скользит вкрадчиво, почти неслышно, но мало-помалу разлучает с одним, с другим, пока, наконец, пустота и мрак не воцаряются всюду.
А от нашей осени — ни звука, ни знака. Приходит, обернувшись звездопадом, ураганом или половодьем. Реквизит у нее богатый, и под каждой маской — удовлетворенная ирония при виде нашей огорошенности.
В эти столько раз повторявшиеся дни вспоминаешь о двух разрядах гаванцев. О тех, кто ограничивается в палитре зеленым и голубым. И о тех, кто в такую пору всегда примешивает к ним капельку серого — минутное напоминание о тучах разлуки и забвенья.
Но вот в череду недель врываются два-три внезапных, разноцветных, бьющих в глаза и ни на что не похожих дня! Это дни распродаж, когда город преображается в багдадский базар, ярмарку, праздник. Какие только таинства и радости мира не умещаются теперь в коробке, закутанной в целлофан и перевязанной ленточками всех цветов на свете! Есть в этих днях что-то от первобытного
Гаванец в эти дни раскрывается как никогда. Его захлестывают неутолимые страсти, в нем крепнет воля к господству над внешним миром. Вскоре она рассыплется пеной, но сегодня он — богатейший из господ земли, у него ни в чем нет недостатка, и он угощает, раздаривает, пускается во все тяжкие.
Весь предыдущий месяц он сдерживал неуемное желание приобрести отраду или утеху — ту, другую. Теперь оно исполнилось, и добычу, уже с некоторой грустью отречения и посрамленной прихоти, показывают всем… Словно некий экзистенциалист, пестун мгновений, выдумывавший каждый раз новые победы и один за другим воплощавший самые неуловимые сны, вдруг разбужен щипком уходящего мига и мольбой о возвращении неизреченного.
При известии о приезде садовода, да и вообще любого озабоченного произрастанием, город мягчеет и меняется на глазах, бережно доставая из старой антологии церемониала самое лучшее. Сегодня у нас — Гастон Барде, и Гавана после приветствий и шуток выставляет вперед цвет своей любознательности, от всего сердца протягивая гостю дружескую руку.
Первым делом скажу, что он не привез с собой никакого неофункционализма, культа изящных линий, никакого «изящества» в Творчестве. Напротив, он подчеркнул или хотел подчеркнуть, что предназначенные стать символом своего времени грандиозные сооружения, уходя от жестких требований пользы, всегда венчаются никому, казалось бы, не нужным куполом, освобожденным от задач поддержки и от расчетов устойчивости. Отсюда вывод: «Архитектуре, и прежде всего — монументальной архитектуре, предстоит вернуться к сакральному». Предстоит опереться на родовое. Иначе говоря, отыскать те начала выразительности, которые, отсылая к предшественникам, обретают долголетие как последний оплот человека, обращенного к сути. В качестве свежего примера великий зодчий привел рабочие кварталы в Лиме. Это просто жилище для семьи, цели его совершенно утилитарны. Но каменная часовенка тут же выдает тягу к запредельному, поиск вечной сущности. Поиск в вечносущем иного, высшего родства.
Блестящие формулы мастера сменяли одна другую — сама тонкость и глубина! «Памятники можно возводить лишь в мире садоводов, в таком мире, который подразумевает длительность, позволяя развиться и без спешки созреть». Мир садоводов! Чудесное словосочетание, разом приводящее на ум мир лестниц, террас, балконов, кровель. Мир садоводов! Мир, где искусство переплетается со сменой времен года, а хрупкая надежда — с трудами человеческих рук.
Гость напомнил слова Огюста Перре {428} : «От иных современных построек вряд ли останутся красивые руины». Отсюда — высокая Элеатова стрела {429} мысли: возводя горделивые нынешние здания, нужно думать о руинах, которые они оставят, — о форме, в которой все возведенное человеком рано или поздно склонится перед шквалом осенних дней.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
