Зачет по выживаемости
Шрифт:
Некоторое время Валентин продолжал неподвижно лежать под нависающими корнями. Сердце бешено колотилось около горла. Неужели все уже кончилось? Если б на его месте был Гриша Чумаков, он бы, вероятно, перекрестился. Но Валик не перекрестился, только с трудом разжал челюсти, сведенные мертвой хваткой, как капкан, и сплюнул сквозь зубы горечь. Ливень продолжал хлестать в полную силу. Сколько времени прошло? Две-три минуты? Полчаса? Час? Какая разница, если все уже позади. За грозовыми облаками было непонятно, где находится солнце. Стояла полутьма, изредка прорезаемая вспышками молний. Дождь, не ослабевая, лил как из ведра. Валентин поднялся и, добежав до откоса, начал спускаться к реке, придерживаясь рукой за низкий кустарник.
Дождь кончился почти так же неожиданно,
Не важно?
Никогда Валик ни словом, ни полсловом не проговорился никому ни о Ковельском заповеднике, ни о лесовике. Я думаю, если бы его спросили об этом прямо, например, тот же самый Хазар, Валик бы просто пожал плечами: «Не твое дело». «Так удалось или нет, хотя бы ответь?» — «Не твое дело». — «Так он действительно ведьмак?» — «Я же сказал, не твое дело. Отвяжись, не ясно?» После этого самое лучшее, что можно было сделать, не дожидаясь пояснений, исчезнуть. Потому что обычно Валик не склонен был к разглагольствованиям. Это было не в его природе. Там, где можно было вместо пяти слов обойтись тремя, он обходился двумя или одним. Если он говорил «Отвяжись», затягивать разговор особо не стоило.
За поворотом реки Валентин вышел на широкий пляж и сразу увидел вездеход.
21
Хуже всего одному. И дело даже не в решениях, которые ты должен принимать сам. С этим у него как раз обстояло все нормально. В конце концов, ответственность за решение ложится только на тебя. А это не самое страшное. Но все же Поль покривил душой, когда говорил, что сдавать зачет в одиночку не хуже и не лучше, чем группой. Не знаю. По крайней мере, не на такой планете, как эта. Планета дождя. Мир ливней, гроз, тумана. И отвесных скользких скал.
Насколько легче было бы в связке. В паре. Элементарная подстраховка свела бы риск подъема по вертикали к минимуму. Практически к нулю. А так…
Гриша огляделся. Вокруг в сумеречном полуденном свете, пробивавшемся вместе с моросью сквозь многоярусные кроны к подножию леса, — пятнистый хаос переплетенных лиан, чешуйчатых листьев, покрытые бородатыми наростами мха стволы, под ногами среди корней какие-то осклизлые, совершенно бесформенные грибы. Справа джунгли упирались в почти отвесную стену. Раза в три выше, чем самые высокие деревья. Метров сто сорок — сто пятьдесят высотой. Гриша Чумаков шел вдоль нее больше двух часов. Время от времени он подходил к ней вплотную, но там идти было значительно тяжелее. И опасней. У подножия было полно осыпавшихся камней размером от крупного гравия до валунов весом никак не меньше тридцати тони. Ноги скользили между острых граней, покрытых во многих местах слоем плесени, почти как водорослями в полосе прибоя. Один раз он неудачно поставил ногу, и стопа, как в тиски, угодила в узкую щель между двумя каменными обломками. В течение секунды Гриша балансировал, стараясь сохранить центр тяжести, и если бы это ему не удалось… Хрум! В цепи неудач эта могла бы оказаться последней.
Сколько он себя помнил, среди сверстников ни у кого так часто не случались травмы ног, как у него. Ноги были его слабым местом. С детства. Несмотря на тренировки и футбол. Буквально проклятьем. Бесконечные занозы, которые постоянно норовили нагноиться, потертости, удар вместо мяча в подошву бутсы защитника и как результат — слезший ноготь на большом пальце — это случалось каждое лето. В прошлом году — вывих коленной чашечки. Трижды без видимых на то причин его за ноги кусали животные, одним из них была змея — не кобра, слава богу, так — среднеазиатский леопардовый полоз, но тоже достаточно неприятно; а другим — огромная самка паука-птицееда. А в позапрошлом году его ни
Да, если существует равновесие в мире, то Гришины ноги его явно нарушали. Это Гриша Чумаков понял уже давно. Блестящая сногсшибательная карьера суперпрофессионала Косморазведки, о которой он бредил в детстве, едва научившись ходить на горшок, становилась недостижимой мечтой. И вовсе не потому, что Гришу воспитали в неге и холе. Совсем наоборот! Он опережал многих не только в математике и логике, но и демонстрировал превосходные результаты в ориентировании, плавании, пилотировании. В рукопашной схватке это был гибкий, как хлыст, непредсказуемый соперник. Зачетное время, показанное Гришей во время двадцатикилометрового кросса на втором курсе, вошло в десятку лучших результатов за всю историю Днепропетровской Астрошколы. И, тем не менее, даже в самые счастливые дни в своей жизни он не был уверен, что ноги его не подведут: не подвернется в критический момент лодыжка или не соскочит вдруг коленная чашечка.
«Карьера косморазведчика не для тебя», — сказал ему как-то дед. И с этим надо было смириться. Нельзя утверждать, чтобы это случилось в один день, но последним доводом стала статистика, с которой познакомил его дед. О средней продолжительности жизни среди различных профессиональных групп. Что и говорить, цифры свидетельствовали сами за себя, вернее, разница в цифрах. Первое место по продолжительности жизни (то самое, как говорят спортивные комментаторы, с наименьшим количеством набранных очков) занимали суперпрофессионалы Косморазведки. Если верить статистике, только три четверти из них доживали до шестидесяти. «Но ты учти, — заметил дед, — что на самом деле цифра эта еще меньше, гораздо меньше, ибо в эту графу включены и люди, которые, поработав в Косморазведке три, пять, десять лет, потом переходили в другие профессиональные группы. Настоящая средняя продолжительность жизни матерого косморазведчика около сорока пяти лет. Это я тебе могу подтвердить как заместитель директора Внеземного Отдела Информатория. Подумай над этим».
И Гриша подумал. Ну что ж, вовсе не обязательно связывать себя с Косморазведкой на всю жизнь. Десять, пять, а лучше — три года. Принадлежность в прошлом к этому клану автоматически становилась гарантией успеха и продвижения по служебной лестнице. Стоило рискнуть.
Гриша вытер капли дождя (они оказались с солоноватым привкусом пота) и осторожно, выбирая куда поставить ногу, двинулся в сторону вертикальной каменной стены. Это был край плато, на котором где-то стоял корабль, «Крестоносец», который им удалось обнаружить с орбиты. Идти вдоль плато в поисках более удобного места для подъема больше не имело смысла — только зряшная потеря времени и расход сил. Через четыре-пять часов наступит ночь, а Грише вовсе не улыбалось провести еще сутки в каких-то диких дебрях на окраине исследованного мира. Правда, не было и никакой гарантии, что, вскарабкавшись на плато, он сразу наткнется на корабль, но тем не менее…
До сих пор Грише везло. И он это ясно осознавал. Это было настоящее ядреное везение. Во-первых, он уцелел при взрыве мезонатора и сумел удачно приземлиться. Никаких вывихов коленных чашечек, даже ни одного синяка. «Не иначе, кто-то молится за тебя, сынок», — сказал бы Воланд, усмехаясь кривоватой улыбкой. Во-вторых, он на своем пути не встретил пока ни одной более или менее крупной твари. Так — какая-то мелочь. Но не надо быть семи пядей во лбу, дабы сообразить, что на эту мелочь должен кто-то охотиться, какие-нибудь кривозубые, не обремененные излишними предрассудками санитары леса. Имеется в виду, предрассудками против чужеродного инопланетного белка. В свою очередь на санитаров могут охотиться еще более крупные чистильщики. В-третьих, он приземлился недалеко от плато. И это было главным.