Загадка Ватикана
Шрифт:
Юноша пришел в отчаяние. Что происходит? Что за Комедию с ним играют? И почему покинул его дар Иосифа? Он начал понимать, что не должен был биться об , да еще на посох, но ведь он был уверен, что не существует ни Зевса, ни Олимпа. Пришлось признать очевидное: все это было не во сне. Он и в самом деле лишился посоха. А Зевс сказал:
— Молодой человек, за свою самоуверенность ты наказан потерей этой деревянной палки, которой, как кажется, ты очень дорожишь. Мое высочество считает, что можно отослать тебя на Землю. Знай только, что мы не спустим с тебя глаз. Не вздумай разбивать наши изображения и всех уверять в существовании
Басофон собрался было ответить, но его подхватил вихрь. В мгновение ока юноша оказался на палубе корабля, плывущего к Селевкии.
— Что ты наделал? — спросил его Брут. — Зачем выбросил посох в море?
— Несчастный, — добавил Гермоген, — я бы его у тебя купил…
Басофон в растерянности уже занес ногу на поручни, собираясь прыгнуть за своим посохом — неужели он так ополоумел, что бросил его за борт? — но товарищи удержали его. И тут он рухнул на доски палубы, обхватил голову руками и заплакал — впервые в жизни».
Продолжение следовало. Но здесь чтец поставил точку. А вообще-то папский нунций магистр Караколли неоднократно прерывал чтение многочисленными восклицаниями с последующими отклонениями от темы, такими как: «Это уже не средневековый текст, а барочный», «Ну вот, Олимп появился!» или еще: «Как это понимать?»
Отец Мореше и Адриен Сальва были не менее изумлены неожиданным поворотом повествования. Этот экскурс в языческий мир поверг в смятение не только героя истории, но и самих ученых мужей. Безусловно одно: если документ являлся апокрифом XVI века, то появление античных богов можно было как-то объяснить; и тем не менее возникал законный вопрос: что именно хотел выразить автор текста — каково бы ни было его происхождение?
— По моему мнению, — произнес Мореше, — мы имеем дело с неприкрытой насмешкой. Не проглядывает ли здесь желание посмеяться над Раем, ставя его в один ряд с Олимпом? Ведь каждому известно, что Олимпа не существует…
— Резонно, — согласился Сальва. — Под прикрытием забавной истории подрываются сами основы воображаемого христианства.
— Христианского мира! — поправил нунций. — Признаюсь, это чтение все больше и больше портит мне настроение. Понимаю теперь, почему церковный суд поставил на манускрипте три шестерки.
— Не забывайте, — напомнил профессор, — что заклеймен был не этот текст. Этот — недавняя фальшивка.
Магистр Караколли утер лоб, потом сказал:
— Я попрошу у кардинала разрешения прекратить этот перевод. Какая от него польза?
— Здесь я с вами не согласен, — возразил Сальва. — Есть в развитии событий некоторые нюансы, за которыми может скрываться тайна. Мое пожелание — продолжить… Но, если позволите, у меня сейчас назначена встреча с главным библиотекарем, а после я нанесу визит той графине, польке…
— Мадам Кокошке, — уточнил нунций. — Довольно эксцентричная дама. Боюсь, визит окажется безрезультатным.
Сальва попросил отца Мореше сопровождать его, и тот охотно согласился. Иезуит был без ума от разных загадок. Первым делом они направились в кабинет отца Грюнвальда, доминиканца, который царствовал в мягкой тиши самой
— Чем могу служить, господа?
— Отец мой, — начал Сальва, — хотелось бы сперва узнать, предупреждены ли вы о загадке, предложенной досье В 83276, в котором находился не только перевод «Небесной лестницы» Жана Гоби, но и любопытный манускрипт, принятый нами вначале за «Жизнеописание Сильвестра», долгое время безуспешно разыскиваемое исследователями.
Доминиканец с сокрушенным видом прикрыл глаза, потом открыл их, во взгляде заискрилась хитринка.
— Я не был бы достоин этого почтенного учреждения, если бы не знал обо всем, что в нем делается. И должен сказать, дорогой профессор, что о вашем дедуктивном методе, позволившем найти этот документ, мне правдиво было доложено моим верным другом нунцием Караколли. Я еще не имел возможности поздравить вас…
— И все-таки это оказался апокриф.
— То же самое мне сказал и нунций. К какой эпохе вы его относите?
— Похоже на XVI век, тогда как оригинал, отмеченный позорными тремя шестерками, должен был принадлежать к первым векам нашей эры. И все же — это одна из целей нашего визита — я хочу, чтобы документ прошел экспертизу. Не написан ли он на бумаге XVI века венецианской выделки и не подделан ли почерк под старину — возможно, совсем недавно?
— Это меня чрезвычайно удивило бы, — сказал немец тоном, в котором слышалось недоумение от подобной нелепой гипотезы. — Но коль вы желаете, я передам документ в нашу лабораторию. Она хорошо оборудована, как вам известно. С этим проблем не будет, но мне хотелось бы понять, каким образом, по-вашему, кто-то мог подменить оригинал, если только он вообще существовал, подделанным манускриптом. И для чего это сделано?
— Может быть, для того, чтобы изъять некоторые разоблачения или откровения из подлинника, — предположил отец Мореше.
— Достаточно было просто похитить его, — заметил отец Грюнвальд. — К чему эта замена, да еще с довольно непристойным текстом, если я правильно понял каноника Тортелли?
— Полагаю, — сказал Сальва, — что мы столкнулись с какой-то интригой, далекой от простой подмены манускрипта. Исчез профессор Стэндап. По Риму ходят самые невероятные слухи. Определенно следует ожидать некоего события, смысл и значительность которого нам неизвестны. Во всем этом прослеживаются скрытые от нас предзнаменования. И хотя суть их нам пока не ясна, они предупреждают нас о том, что затевается нечто действительно чрезвычайно серьезное.
— Э! — воскликнул доминиканец. — Не преувеличиваете ли вы? Возможно, это проделка какого-нибудь коллекционера. Он обнаружил «Жизнеописание» и спрятал в своих архивах. Но, считая, что поступает честно, заменил находку манускриптом, который вы переводите.
— Спасибо за прием, — сухо поблагодарил Сальва, Резко встав и продемонстрировав тем самым свое отношение к последней гипотезе.
Когда они покинули библиотеку, профессор дал волю своему раздражению. Злобно прикурив сигару, он пробурчал: