Загадочная пленница Карибов
Шрифт:
Пусть я уйду, лишь бы жила она!
Амен! Амен! Амен!
Он весь углубился в свою молитву, и она придала ему сил. Неожиданно он снова услышал голосок Арлетты, такой тихий, что казался шелестом ветерка:
— Музыка, — прошептала она, — чудесная музыка… словно из другого мира.
Он прислушался и понял, что музыка и вправду звучит.
— Подожди, любимая, я посмотрю.
Он осторожно положил ее голову на подушку, встал и подошел к окну. Внизу собралась небольшая капелла, четыре или пять человек из челяди, юноши и девушки, которые наигрывали
— Это умильный, умильный лендлер, Витус. Лендлер, который приносит здоровье, уи?
Борясь с выступившими на глаза слезами, Витус крикнул вниз:
— Да, это гармония, да! — и вернулся к постели, чтобы согреть Арлетту.
ЭПИЛОГ
В тот же день Арлетта уснула навсегда. Она умерла на руках у Витуса. Когда весть разнеслась по дворцу, всякая жизнь в нем остановилась. Люди умолкли, онемели от горя, и многочисленные руки сложились в молитву по усопшей.
Прошло достаточно времени, час или более того, и Кэтфилд распорядился, чтобы все снова принялись за работу. Сама собой она не сделается, и он был уверен, что Витус бы его одобрил. Первым делом он велел поддержать огонь в кострах, которые повсеместно грозили вот-вот потухнуть. Чума, он понимал это, еще далеко не побеждена. Ее смертоносные миазмы все еще могли таиться в укромных местах или дальних углах. А поскольку пламя пожирало немереное количество дров, он снарядил отряд мужчин, которые на следующий день должны будут заготовить топливо. Потом он послал за доктором Бернсом, чтобы тот еще раз осмотрел всю прислугу на предмет чумы. Старый врач прибыл тем же вечером. Слава Богу, он не установил ни одного нового случая, и все вздохнули с облегчением.
В числе отобранных лесорубов значился и Кит. Возмужавший паренек с оттопыренными ушами горевал на свой лад. Он удалился в конюшни, где беседовал с Одиссеем и другими лошадьми. Близость животных, тепло их тел, их знакомый острый запах успокаивали его щемящее сердце.
Хартфорд тоже скорбел. И при этом он выкинул такое, чего сроду не делал: напился до потери пульса, и товарищам пришлось прятать его от глаз Кэтфилда.
Миссис Мелроуз съела целый круг миндального сыра, между кусками орошая свой широкий фартук потоками слез, что заметили все, потому что еще никогда не видели повариху в таком отчаянии. Даже карлик не мог ее утешить, возможно, потому, что сам был безутешен.
Магистр весь вечер с мрачным видом слонялся по дворцу, шагал по конюшням, мерил шагами дворы и добрел до озера, где утки укладывались в камышах ко сну, а потом промаршировал весь этот путь обратно.
— Что мне делать? Что мне делать? — беспрестанно бормотал он. — Я должен вытащить его, иначе и он умрет!
Витус не подпускал к себе никого и ни с кем не говорил, даже через дверь. Всю ночь и весь следующий день он провел у смертного одра Арлетты, и никто не осмелился войти к нему в скорбные покои. Только через сутки появился он на пороге, бледный, осунувшийся — тень самого себя. С неподвижным лицом он дал необходимые распоряжения относительно обряда прощания и погребения. Заупокойную службу он назначил в дворцовой часовне, и все, кто хотел сказать Арлетте последнее прости, получили такую возможность. Преподобный Паунд прибыл из Уортинга, чтобы отслужить траурную литургию. Шаг этот дался ему нелегко: в конце концов он тоже всего лишь человек,
После траурной церемонии Магистр жестом отозвал друга в сторонку.
Витус предостерегающе поднял руку:
— Не подходи ко мне слишком близко. Возможно, я ношу в себе миазмы чумы.
— Ладно. Но жизнь продолжается, дружище, поверь мне. Арлетте бы не понравилось, чтобы ты целую вечность ходил с поникшей головой. Подумай о том, каким веселым, жизнерадостным человеком она была.
— Да, она была. Она была удивительной. Она незаменима. Она была… — Витус отвернулся, потому что глаза его наполнились слезами. — Прости, мне так больно… — Он бросился прочь.
В последующие дни Витус заперся у себя, отказываясь от еды и питья, и атмосфера во дворце становилась все мрачнее.
И снова Магистр топал по дворам и угодьям, задавая себе один и тот же вопрос, что же ему делать, чтобы разбить скорбь, которая сковала друга, как панцирь.
— Что мне делать? Что мне делать? — спрашивал он себя в тысячный раз и наконец внезапная мысль осенила его. И в нем проснулась надежда, что все еще можно исправить.
С этого момента его чаще стали видеть с резцом и молотом в руках, что давало повод к разным толкам и даже насмешкам, но маленького ученого это нимало не смущало. Когда он закончил работу, ему удалось однажды утром уговорить Витуса спуститься с ним в фамильный склеп.
— Зачем все это? — устало спросил Витус.
— Погоди, увидишь. На Могильной плите тебя ждет послание от Арлетты.
Так оно и было. Послание было выбито прямо под ее именем. Оно состояло только из трех слов:
OMNIA VINCIT AMOR
— Эту весть я выбил собственными руками, — сказал Магистр и указал почти извиняющимся жестом на плоды своего труда.
В самом деле буквы были неровные, и не везде прямые, и не слишком искусно исполнены, но тем большее впечатление производило содержание надписи.
— Все побеждает любовь, — прошептали губы Витуса.
— Да, она делает это, — очень серьезно подтвердил маленький ученый. — Она побеждает ненависть, зависть и недоброжелательство, она побеждает насилие и войну, дает высохнуть слезам и иссякнуть горю. Но и это еще не все. Она дарит гармонию, мир в душе и новые надежды — повсюду на всем белом свете. И в Гринвейлском замке тоже. — Он помолчал и продолжил: — Это я высек послание, но оно не от меня. Я сделал это для той, которая уже не может сделать этого сама, — для Арлетты. Это ее послание тебе, и это ее любовь к тебе, заключенная в этих словах.
Рука Витуса нерешительно коснулась неуклюжих букв:
— Да, наверное, ты прав, — печально сказал он. — Любовь побеждает все. И любовь Арлетты во мне, я ее чувствую. Она будет сопровождать меня всю оставшуюся жизнь.
Магистр украдкой вздохнул. Раз Витус заговорил обо «всей оставшейся жизни», по крайней мере это означает, что он хочет жить дальше.
— Придут другие, лучшие времена, поверь мне.
— Возможно. — Витус обвел пальцем острые контуры букв. — Но чума еще среди нас, опасность далеко не устранена. Будь она проклята — та, что забрала самое любимое, самое дорогое для меня в этом мире!