Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга

Финкер Курт

Смещённый Гитлером генерал-фельдмаршал фон Браухич в своём заявлении осудил путч и приветствовал назначение Гиммлера командующим армией резерва.

Гросс-адмирал Редер заверил Гитлера в своей преданности во время личной аудиенции. Он даже сделал разнос офицеру службы безопасности СС за то, что тот спустя два дня после покушения позволил ему завтракать наедине с Гитлером, имея в кармане заряженный пистолет¹²⁵.

24 июля нацистское приветствие «хайль Гитлер!» с вытянутой рукой было введено во всём вермахте вместо отдания чести по прежней форме.

В ставке фюрера росла кипа телеграмм с выражением верноподданнических чувств и преклонения генералов и высших офицеров. О том, как это делалось высшим офицерством, рассказывает писатель Франц Фюман, служивший тогда обер-ефрейтором 20-го

полка войск связи ВВС в Афинах. Фюман сидел у телеграфного аппарата и передавал в Берлин оперативные сводки, как вдруг в служебном помещении началась какая-то суета и дежурный офицер принёс пачку верноподданнических телеграмм, от начала до конца выдержанных в «омерзительно подобострастном тоне». Так как обер-ефрейтор не стал передавать эти телеграммы вне очереди, волнение усилилось и в помещение набежали адъютанты. Наконец один из офицеров чином повыше приказал передавать их немедленно, как имеющие наивысшую степень срочности. «Все мы (мы — это серая скотинка) были возмущены: во-первых, конечно, потому, что на нас навалили дополнительно огромную гору работы, а кроме того (причём вполне искренне), потому, что не понимали, зачем это генералам вдруг вздумалось заверять фюрера в своей преданности: мы считали её само собою разумеющейся. После смены об этом было много оживлённых споров. Затем из ставки фюрера поступило несколько телеграмм высшей степени срочности. В них предписывалось немедленно сообщить фамилии всех тех командиров, которые имеют родственников или деловые связи за границей, бывших членов масонских лож или же отпрысков особенно известных аристократических родов... Затем эти списки были переданы по телеграфу. Нам бросилась в глаза определённая взаимозависимость между длиной и раболепностью верноподданнической телеграммы, с одной стороны, и знатностью фамилии её отправителя — с другой»¹²⁶.

Весть о покушении на Гитлера, о котором большинство населения узнало лишь из передач нацистского радио, не вызвала никаких акций сопротивления. Ведь народ даже и не знал, что одновременно с покушением предпринималась попытка государственного переворота.

Как повёл бы себя офицерский корпус в случае удачи заговора?

Бывший генерал артиллерии Иоганнес Цукерторт высказался на этот счёт так: «Я ни малейшим образом не был посвящён [в заговор]; генерал Ольбрихт, с которым меня в особенности связывала дружба, не установил со мной никакого контакта, хотя не мог не знать о моих оппозиционных политических взглядах. Сделай он это, я, по всей вероятности, оказался бы на стороне заговорщиков»¹²⁷

Для Рихарда Шерингера известие о заговоре не оказалось неожиданным, ибо, как он заявил, «мы всегда надеялись, что армия предпримет некую акцию. Но почему мы ничего не знали о ней? Почему наш прежний полковой командир Бек не проинформировал нас об этом? Почему они ограничились генеральским заговором?»¹²⁸ Тогдашний военный комендант Инсбрука генерал-лейтенант Мориц фон Фабер дю Фор пишет, что хотя сам он не имел к 20 июля никакого отношения, однако «симпатизировал Беку и Штюльпнагелю гораздо больше, чем Рундштедту и Кейтелю, а также изобличённым и трясущимся от страха Клюге и Роммелю»¹²⁹.

22 июля 1944 г. 17 взятых в плен советскими войсками генералов разгромленной группы армий «Центр» подписали обращение, призывавшее их коллег порвать с гитлеровским режимом и сдаться Советской Армии. 20 июля оказало на их решение определённое воздействие, ибо в обращении говорилось: «Последние сообщения по радио о покушении на Адольфа Гитлера доказывают, что военный кризис уже перерос в политический и что в Германии есть силы, которые способны и хотят в этой обстановке отстранить Гитлера от руководства»¹³⁰. Генерал-лейтенант Гофмайстер, присоединившийся 24 июля к этому обращению, писал: «Я искренне сожалею о том, что нахожусь в плену и не могу лично принять участие в начавшейся сейчас в Германии борьбе против Гитлера и его СС»¹³¹.

Таким образом, мы можем полагать, что небольшая часть офицерства была бы вполне готова пойти на активное участие в перевороте. Другая же часть, очевидно, сначала бы выжидала, а затем решилась бы встать на почву новых реальностей. Однако и эти офицеры видели

своего врага лишь в самом Гитлере и его паладинах, в крайнем случае также и в СС. Они ещё были весьма далеки от понимания более глубокой взаимосвязи явлений.

Какой был отклик на покушение среди простых солдат и гражданского населения?

Дать ответ на этот вопрос сегодня, спустя 30 лет, очень трудно. Точно определить, какие взгляды и настроения фактически преобладали тогда в народе, сейчас уже едва ли возможно. Однако на основе изучения современной литературы по данному вопросу, а также многочисленных опросов, проведённых автором книги, можно сделать некоторые предварительные выводы. Обобщение же этих высказываний может быть предпринято лишь со всей осторожностью…

Реакцию на 20 июля следует рассматривать во взаимосвязи с той депрессией, которая летом 1944 г. охватила широкие круги народа, включая и солдат, ввиду катастрофического военного положения и тяжёлых условий жизни. Надо учесть и усиливавшийся в последний год войны страх населения перед местью и возмездием победителей за гнусные деяния нацистского режима. Об этих злодеяниях в народе было известно достаточно много для того, чтобы предположить, что произошло бы с Германией и с каждым немцем в отдельности, если бы победители начали действовать по заповеди: «Око за око, зуб за зуб». А многие немцы всерьёз считали, что именно так и будет — как раз в этом отношении значительная часть народа верила нацистской пропаганде даже тогда, когда уже давно стала осознавать её лживость.

Показательными и во многом типичными для тогдашней ситуации кажутся нам дневниковые записи ефрейтора 52-й пехотной дивизии Германа Райха (по профессии наборщика). 16 декабря 1943 г. (он находился тогда после выписки из госпиталя в Зигене) Райх писал в своём дневнике: «Поскольку положение об освобождении от военной службы единственного и последнего сына в семье 15 сентября 1943 г. отменили, мне остаётся лишь надеяться, что вскоре получу ранение, дающее мне право вернуться на родину... Отмена этого постановления больше чем что-либо иное говорит о слабости. Если отмену брони для рабочих кондитерской промышленности и тому подобные мероприятия можно понять, не делая отсюда вывода о слишком больших трудностях, то отмена данного постановления — признак, внушающий опасения. Он по меньшей мере рождает сомнения насчёт исхода войны. Но если исход войны не будет отвечать прежним представлениям, vae victis! [36] А мне кажется, я уже могу предвидеть этот конец»¹³².

36

Горе побеждённым! (лат.).

После нового ранения Герман Райх писал 24 июня 1944 г.: «Предстоящие огромные события, как обычно, становятся заметны лишь по выдаче дополнительного пайка. Сегодня выдали вино и продовольственные наборы для фронтовиков, в них даже есть шоколад, конфеты, сигареты и кекс. Всё это довольно горько на вкус, так как не можешь избавиться от мысли, что это просто-напросто успокоительные пилюли... Поскольку раны мои почти зажили, пройдёт немного времени, и я снова стану годным к строевой... И снова — на фронт. Но куда? За новым ранением? В плен? Или — в вечное забвение?»

Вновь раненный, он записывал в Минске 28 июня 1944 г.: «Отступление было совершенно неорганизованным. Колонны загромождали друг другу дорогу. Для русских лётчиков это было хорошей поживой. Итак, мы вернулись к реке, почти к нашим исходным позициям... Таким образом, открытой оставалась лишь ещё одна дорога. Прежде чем мы решились выступить, появились русские штурмовики и обстреляли нас бортовым оружием... Теперь нам предстояло снова шагать через партизанский район. Но так как образовалась крупная колонна, это было безопасно. Однако партизаны разрушили все мосты... Сегодня «иваны» снова загнали нас в укрытие и атаковали довольно сильно. Партизаны в окрестностях Минска тоже весьма мобильны... Поэтому вчера вечером мы находились в боевой готовности № 2. Это значит, что можно лежать на койке только в полном снаряжении... Тем временем поступление раненых всё усиливается и усиливается. Места для всех уже не хватает, а потоку их конца не видно».