Заговор против маршалов. Книга 2

Парнов Еремей Иудович

— Что тебя смущает? — озабоченно прищурился Гейдрих.

— Видишь ли, нужно очень точно определиться во времени. У меня пока нет идеи, когда ...— Беренс усилил вопросительную интонацию,— маршал Тухачевский отправил письмо?

— Естественно, что после тридцать третьего года.

— И все же когда именно? От этого очень многое зависит.— Беренс вытянул бланк с гербом.— Тут, на­пример, значится — Народный комиссариат обороны. Но до тридцать четвертого года название было иное — Народный комиссариат по военным и морским делам... Я вообще против использования официальных

бланков, тем более номерных. Они никак не подходят для довери­тельной переписки.

— Само собой разумеется,— пренебрежительно фыркнул Гейдрих.— У меня нет и тени сомнения на сей счет.

— Тогда зачем эта безумная роскошь? Тебе не кажется, что наши русские друзья ведут двойную игру?

— Слово «кажется» я давно выбросил из своего лексикона. Почти все люди в той или иной мере — двой­ники. Мы преследуем собственные интересы и действу­ем по своему разумению. У русского военного атташе в Праге удалось позаимствовать несколько листиков обыкновенной писчей бумаги с советскими водяными знаками. Ее мы и передадим Науйоксу. Чернила у него уже есть. Так что химической экспертизы, если до нее дойдет, можно не опасаться. С лентой для пишущей машинки тоже полный порядок. А этим,— Гейдрих обвел рукой содержимое бандероли,— мы найдем спо­соб распорядиться. Пригодится на будущее. Я думаю, самое время засучить рукава. В нашем распоряжении есть все, что необходимо: стенографические записи офи­циальных бесед, подлинные письма Тухачевского, ко­пии банковских чеков с автографами шести высших офицеров рейхсвера. На данном этапе самое главное — образцово ввести в запись бесед необходимые дополне­ния. С письмом, думаю, затруднений не возникнет. Текст мне понравился. Что же касается даты, то пусть это будет сразу же после присвоения маршальского чина. Такой штришок должен особенно задеть дядюшку Джо. Как тебе кажется?

— Идея недурна,— поразмыслив, согласился Беренс.— Но, с твоего позволения, я еще немного по­думаю.

— Подумай. Ты отвечаешь, тебе и решать.

— Ощущается нечто шиллеровское: черная небла­годарность, коварство... Определенно тут что-то есть... Значит, содержание письма тебя устраивает?

— Вполне. Сделано достаточно тонко. Стиль Туха­чевского, по-моему, соблюден. Вышло даже лучше, чем я ожидал. Тебе удалось создать впечатление, что поли­тическое брожение в верхах РККА вот-вот готово вы­литься в заговор. То обстоятельство, что именно герман­ская сторона предлагает помощь и в свою очередь наде­ется на ответную реакцию, я расцениваю как наиболее удачную находку. Пусть в глазах Сталина наши выгля­дят более решительными.

— Я тоже так рассуждал. Потомственные военные- аристократы, они, в сущности, ничем не обязаны фюре­ру, тогда как Тухачевский, Якир, Уборевич сделали карьеру исключительно благодаря большевистской ре­волюции.

— Особенно Якир — сын еврейского аптекаря... С Тухачевским сложнее. Такой сумел бы выдвинуться и при императоре Николае — вся грудь в орденах. При усмирении крестьянских бунтов действовал в лучших традициях: захват заложников, расстрел мужского на­селения и так далее. И в семье у него было несколько генералов. Но суть от этого не меняется. Различие улав­ливается достаточно четко: в вермахте заговор органи­зационно оформился, в Красной Армии — оппозиционе­ры еще нащупывают друг к другу подходы. Однако обе стороны сходятся в одном: необходимо сбросить цепи партийной бюрократии. Присущая военной касте амби­циозность тоже ощущается в должной мере... В общем, я тебя поздравляю.

—

Тогда последний вопрос: на каком языке ведется переписка? Давай все же уточним. Дело в том, что рус­ские генералы превосходно владеют немецким, но как всякие инородцы допускают естественные погрешности, причем сугубо индивидуальные. Тут могут встретиться трудности.

— Разве мы не договорились, что каждая сторона использует свой язык?

— Конечно. Тем более что это соответствует при­нятой процедуре. И все же меня одолевают сомнения. Все размышляю о том, как бы повел себя в подобной ситуации сам Тухачевский. Психологически тут воз­можны оба варианта.

— Мне нужен только один. Наиболее простой и, главное, абсолютно надежный.

С машинками, которыми пользовался рейхсвер, а по­том и вермахт, у Науйокса затруднений не возникло — в подвалах на Принц Альбрехтштрассе он собрал чуть ли не целый музей. Русский шрифт тоже не составлял проблем. Этого добра в Берлине хватало с избытком. Три дня эксперты из крипо, склонясь над микроско­пом, изучали образцы советской машинописи, включая военную и правительственную, но так и не пришли к оп­ределенным выводам. Князь Авалов, презентовавший увесистый «Ундервуд» с золоченой фирменной маркой и новенькую, еще неопробованную модель Ремингтона, божился, что именно на таких печатаются документы Кремля.

В конце концов Науйокс махнул рукой и отвез оба аппарата в мастерскую Путцига.

— Здесь личные автографы и список офицеров, кото­рых нужно упомянуть в переписке,— он передал полу­ченный от Беренса конверт.— Все должно быть возвра­щено в полной сохранности. Мы на вас полагаемся, гос­подин Путциг... Сколько вам понадобится времени, что­бы изготовить пробный экземпляр такого письма?

Гравер пробежал глазами текст, затем вставил в глаз­ницу медный монокль часовщика и скрупулезно иссле­довал каждый штрих факсимиле.

— Часа четыре, не более.

— Что? — приятно удивился Науйокс.— Тогда я заеду утром.

— Но мне понадобится русская машинистка, гос­подин Мюллер.

— Понимаю. Русскую обещать не могу. Но хорошую немецкую женщину, которая долго жила в России и за­рабатывала себе на хлеб перепиской на машинке, вы, безусловно, получите. Ее доставят к вам уже через час.

— Но ведь ночь, господин Мюллер!

— Не имеет значения. Ей за это платят. Впрочем, вы, безусловно, правы. Я не хочу лишать вас заслужен­ного отдыха. Отложим на завтра.

На другой вечер Науйокс представил Беренсу «пробу пера». Не говоря ни слова, штандартенфюрер отвел его в кабинет Гейдриха.

— Так быстро, Науйокс? Ну-ка дайте взглянуть! — начальник полиции и службы безопасности включил лампу, которую обычно использовал на допросах, на­правил сноп света к себе на стол.— Феноменально,— одобрил он, сличив работу Путцига с подлинными письмами маршала.— Если и остальное окажется в том же духе, можете рассчитывать на мою благодарность... Надеюсь, вы позаботились о штампах абвера, штандар­тенфюрер?— спросил он, не поднимая глаз.

— Все готово, группенфюрер,— подобравшись, отве­тил Беренс. На людях они строго придерживались уставных отношений.

— Тогда готовьте досье со всеми необходимыми грифами, подписями и пометками. Не забудьте только состарить бумагу. Я не стану бранить, если где-нибудь обнаружится отпечаток сального пальца. Сгибы, помя­тости, даже протертость на сгибах — все, как полагает­ся, но в меру.

— Так точно, группенфюрер. Чернила просушива­лись под инфракрасным светом.