Заговор русской принцессы
Шрифт:
— Вот из этих молодцев мы и составим зарубежное посольство.
— Сколько народу с собой возьмешь?
— Посольство будет большим. Думаю, человек двести, а то и поболее. Подберешь в него человек тридцать тех, кто в военном деле преуспел…
В голосе государя прозвучала гордость. Победа на Азове небольшая, всего-то отвоевали горсть земли, на которой и в салки-то не поиграешь, но зато это позволяет с иноземными государями держаться достойно и взора не прятать.
— Как прибудем в Ригу, пусть поползают по стенам, посмотрят укрепления, где какие орудия стоят.
— Это понятно, государь.
— Посылай лазутчиков во все шведские земли, пусть выведают, по каким дорогам шведский король пойдет в Россию.
— Я бы, государь, вот что посоветовал, — протянул задумчиво князь Ромодановский. — В каждом городе, где ты встанешь со своим посольством, оставляй верных людей. Пусть извещают тебя обо всем, что делается в чужих землях. На случай войны они полезны будут.
— Сделаю, — легко согласился Петр Алексеевич. — Если у Карла шпионы и лазутчики имеются, так почему же их у нас не бывать? Главная наша задача — найти союзников против шведского короля, а там, как господь рассудит…
В сей раз заседание всепьянейшего собора проходило в избе государя. В небольшой светелке было несколько гостей. На троне, нахлобучив на макушку металлическую корону из жести, сидел князь-папа Зотов, бывший наставник государя. Рядом в длинном красном кафтане и в высокой шапке находился «генералиссимус» потешного воинства, князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский.
Петр Алексеевич на шутейском соборе был чина незнатного — всего-то протодьякон, а потому полагалось ему сиживать в дальнем углу. Поглядывая на баловство шутов, он потихонечку покуривал трубку, закинув ногу за ногу.
Бояре, позабыв про чинность, сидели за столом в костюмах «американцев». На макушках — головной убор из перьев, а вокруг живота — лохмотья. Шут и шутиха, забавляясь, бегали между столами и дергали гостей за перья.
На столах возвышались кувшины с вином, на блюдах крупными кусками лежало нарезанное мясо. Задрав нос кверху, на большой сковороде ждала своего часа севрюжка. Репчатый лучок валялся вперемешку с хлебом, а отдельно, на серебряном подносе, вздымалась поросячья голова.
Захмелевший Головин поймал пробегавшую мимо карлицу за подол и, преодолевая ее сопротивление, усадил на колени. Бояре весело хохотали, наблюдая за выходками одного из любимцев государя. Сам Петр, вопреки обыкновению, оставался спокоен и сосредоточен, скупо улыбаясь на безобразия шутов.
«Патриарх» Зотов, не отставая от остальных, пил вино и щедро заливал его за шиворот тем, кто отказывался от пития. Он зорко следил за тем, чтобы веселье не ослабевало ни на секунду, бросая короткие взгляды на Петра, все более мрачнеющего.
Великого государя следовало позабавить. Поманив карлика с шутовским колпаком и колокольчиками на рукавах, он проговорил:
— Пора! А то Петр Алексеевич
Карлик с крупной головой, со спутавшимися волосами, согласно кивнул и неожиданно громко заговорил густым басом, привлекая к себе внимание собравшихся:
— Господа!
Бояре заулыбались, ожидая очередное представление. Скуповато дрогнули губы Петра.
— «По велению патриарха сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора повелевается назначить главным бесом нашего собрания князя Милославского!»
Степан Милославский, слегка перебрав водочки, ввиду почтенного возраста склонил голову на грудь, пускал большие пузыри, совершенно равнодушный к протекающему собранию. Горланная шапка при каждом вздохом все более спадала с главы, закрывая лоб. Еще пара минут, и она свалится на стоптанный пол. Откидные рукава охабня стелились по полу, а шутиха, под мелкие смешки собравшихся заседателей, отирала ими потное лицо.
Услышав свое имя, Степан Михайлович встрепенулся, обвел осоловелым взглядом бояр, сидящих за столом и, повернувшись к дьякону Хрущеву, поинтересовался:
— Не про меня ли молвят?
— Про тебя, боярин, — весело закивал дьяк. — Грамоту государь отписал, сейчас тебя чествовать примутся.
Приосанился старик, расправил тощие плечи и, стараясь не пропустить ни слова, подался вперед.
Вытащив из кармана свиток и выпятив для пущей важности узенькую грудь, паяц заговорил, поглядывая на шутейное собрание:
— «А потому для этого ему вручаются рога и копыта!»
Подскочила карлица, держа в руках золоченый поднос — на нем лежали козьи рога, вправленные в металлический обруч, и копыта.
Вельможи дружно расхохотались и, задвигав стульями, посмотрели на Милославского. Почуяв неладное, Степан Иванович, наклонившись к дьякону, негромко спросил:
— Чего это они от меня хотят?
— Назначили тебя главным чертом, боярин! — едва сдерживая смех, отозвался Хрущев. — А следующим указом дьявола из тебя изгонять станут!
— Что же это он учудил! — встрепенулся Милославский.
Карлик оставался невозмутимым. Продолжая копировать Петра, он нервно подергивал шеей, строил гримасы, вызывая у бояр громогласный смех.
Рассеянную улыбку выжал и у Петра.
— «По указу нашего соборного уложения и патриарха нашего батюшки, главы всепьянейшей баталии», — отвесил карлик низкий поклон в сторону Зотова, — сказано… «Лицо, противившееся приказу, подвергается наказанию».
Аккуратно свернув в трубку грамоту, шут сунул свиток за пояс и, важно нахмурив брови, скомандовал:
— Начинай!
Подскочил карлик с барабаном и, перекрикивая смех бояр, заколотил мелкую дробь. Три карлицы уже потянули за рукава охабня, освобождая опешившего от неожиданности Милославского. Взору присутствующих предстала дряхлеющая плоть, а царь Петр, давясь смехом, подсказывал:
— Догола его! Догола!!
Старик отбивался немощными ладонями от карлиц, но те, проявляя невиданную настойчивость, трепали его за рукава, освобождая от охабня.
— Порты теперь! — подсказывали соборяне.