Заговор
Шрифт:
Меня охраняли четыре человека. Двое сидели спереди кареты, двое цеплялись за карету сзади. Иметь большую охрану было бы несколько неприлично. Да и эти четверо должны были справляться, если не со всеми, то с большинством угроз, которые могли существовать.
— Доклад, — прохрипел я, было неуютно, некомфортно и даже тяжело находиться под тяжестью двух мужиков, да еще на них были кирасы.
Никто мне пока не отвечал. Между тем, мы никуда не двигались и карета стояла на месте. Я уже хотел было вновь потребовать доклад и приказать своим охранникам хотя бы временно подняться, чтобы я вытянул
Снаружи явно шел бой. В таком случае, если нападающие уже подошли близко, то внутри со мной должен был оставаться один охранник, второму же предписывалось выйти наружу и участвовать в бою. Так и произошло. Один охранник привстал, открыл карету, но не стал высовываться. Правильно сделал. Два выстрела, скорее всего, пистолетных, последовали незамедлительно. Били в приоткрытую дверцу. Только после этого охранник выскочил наружу. А дверцы в карету второй мой телохранитель закрыл на две щеколды, которые вырвать с одного-двух раз явно не получится.
Выстрелы следовали один за одним и я с удовлетворением распознавал, что это работают с револьверов. У нападавших такого оружия быть не должно. Я также изготовился к бою. Вот только подвернутая нога, не дай Бог, поломанная, явно снижала мою ценность как бойца.
— Доклад! — прокричал я, когда звуки выстрелов, как и звон стали прекратился.
Переговорное устройство, в виде усиливающих звук трубок, встроенных снаружи во внутрь кареты, не сразу стало издавать звук.
— Покушение. Пять у кареты, один штуцерник с крыши. У нас один двухсотый, один трехсотый тяжело. Противник — три двухсотых, два трехсотых, один тяжело. Штуцерник ушел. Доклад окончен, десятник Никитин, — услышал я.
Это было очень серьезно. Себе в охрану я брал таких ребят, с которыми не всегда и сам справлюсь. Это талантливые бойцы, причем с реальным боевым опытом и с теми знаниями, что я принес из будущего о работе телохранителя.
Если такие бойцы потеряли одного убитым и второй тяжело ранен, значит, те, кто нападал, были очень подготовленными исполнителями. Шансы взять меня, убить, у бандитов были очень велики. О профессионализме нападающих говорит еще и то, что они не стали сдуру стрелять в карету, поняв, что мое средство передвижения пробить не так легко.
— Выйти можно? — спросил я.
— Выходите ваше превосходительство! — сказал десятник Федор Никитин.
— Что по штуцернику? — спросил я.
— Наблюдал за убегающим человеком, был в бою, — кратко сообщил десятник.
В метрах двадцати от кареты я заметил лежащие тела. Тут были трое из нападавших. Остальные лежали с другой стороны кареты. Стало понятным, почему мы, вопреки предписанному алгоритмом действия, не ушли с места засады. Один из моих коней, запряженных в карету, был пристрелян. При этом животное получило пулю в голову. Кто-то был очень метким.
— Кто? — спросил я, и десятник, бывший сам легко раненым, у него уже через камзол сочилась кровь на плече, опустил глаза.
— Ваня Лапоть, — сказал Никитин.
Я так же опустил глаза. Лапоть — это прозвище, ну или позывной. Почему-то парнишку, которому и было всего девятнадцать лет, так прозвали его сослуживцы.
— Перепрягайте карету, везите раненого прямо к лейб-хирургу Якову Васильевичу Виллие. Скажете, что от меня и что я буду должным, если мой человек выживет, — приказал я.
— А вы? — спросил Никитин.
— Мне лодку найдите. По Неве пойду до Екатерининского канала, — сказал я.
Что-то в этот момент я не подумал, кто на веслах сидеть будет, благо нашли лодку с гребцами. Время было пусть и позднее, в районе девяти часов, но до объясненного императором «сонного часа» оставался еще час. Так что многие петербуржцы могут еще пользоваться остатком времени и кататься по рекам и каналам. Правда не я отправился на лодке, туда быстро сгрузили раненого бандита, чтобы прибывающие зеваки и вероятные патрули не увидели этого человека.
— Что тут произошло? — басовитым голосом спросил сержант подошедшего патруля.
— Покушение, сержант. Я генерал-лейтенант Сперанский. Обеспечьте дознание свидетелей, разузнайте кто что видел! — приказал я.
Это не в моем праве приказывать гвардейскому патрулю, но кто же станет перечить генерал-лейтенанту, у которого на груди красовался орден Святого Владимира, а на поясе золотая шпага? В таком виде я был во дворце, таким же предстал и перед патрулем.
Я осмотрелся. Мы находились на Английской набережной, очень символично, я бы сказал. Покушение… сразу же бросает мысли в сторону того, что это были англичане. Следовательно, я стал думать от противного. Напрягал мозги, но ничего существенного пока в голову не шло. Некоторый стресс все же я получил. А еще сильно болела нога. Я сперва опирался на ее, но тогда я был, видимо, в состоянии шока, а сейчас понимаю, что сильный ушиб, или даже перелом у меня есть.
Через полчаса, под охраной еще и двух лейб-кирасир, так же прибывших на место покушения, я отправился домой. Никитину, как и еще одному охраннику было строго-настрого запрещено хоть что-то рассказывать о происшествии.
Я, признаться, не знал, как повести себя с Катей. Было бы неправильно, если… когда она узнает о покушении на меня от кого-то другого. Это вопрос доверия и всяких женских заморочек. Хотелось оградить ее от переживаний, но, видимо признаваться все равно придется. Те же гвардейцы сообщили, что будут обязаны доложить своему командованию об итогах патрулирования улиц. Заткнуть их можно было. Но оно того стоит? Так что наутро Петербург будет гудеть новостью.
Пусть мои враги знают, что их затея не оправдалась.
— Язык готов к разговору? — спросил я у Никитина, когда мы уже были у дома.
Того раненого, что удалось забрать с собой, так как Федор Никитин успел положить раненого вначале в карету, чтобы не увидели гвардейцы, после получилось доставить к моему дому по каналу. Нет, пыточных у себя в особняке я не имел, хотя, как показывают события, зря. Но можно же спросить и где в уголочке. Главное кляп вовремя доставать и вновь вставлять, чтобы сильно не орал.