Заговор
Шрифт:
Если императрица нервничает — ее акцент, речь, порой, переходит на почти датский язык, Мария Федоровна начинает вставлять слова своего родного наречия вместо большинства русских. Так что сейчас нервозность монаршей особы, скорее всего, была связана с тем, что и она была в неподобающем виде в моем присутствии. Потому и просила свалить меня на кухню, пока она и Александр приведут себя в порядок. Между тем, волю Павла Петровича никто не отменял, я все еще должен пребывать в компании наследника.
У меня еще раньше сложилось впечатление и об Александре, и его брате Константине, конечно же, и о Павле Петровиче. Зная историю, и то, что уже должен
Павел… Он не так плох. Да, имеет психологические отклонения, не без этого, но многие его «зверства» — это ни что иное, как стремление заставить общество работать. Взять, к примеру, запрет на ночные посиделки… Да, это вмешательство в личную жизнь, почувствовавших свою вольность, дворянства. Но, не того хотел Павел, чтобы все ложились спать строго по времени, он стремился упорядочить жизнь общества, чтобы это оно, числившееся служащими, высыпалось и приходило-таки на работу, как того требуется. Борясь с тем, что чиновники в лучшем случае появляются на своих рабочих местах в полудню, Павел нашел решение в запретах.
И так во многом. Потребовав от всех гвардейцев, согласно списочным составам по полкам, прибыть самостоятельно на смотр, Павел Петрович сильно оттоптал пятки русским аристократам, которые записывали своих детей в гвардию с рождения. Приносили младенцев на руках, но, их увольняли со службы.
Эти решения государя принимаются крайне негативно. Общество, в большинстве своем, настроено против императора, и подобный фактор нужно держать в уме. Оставляя Павла, таким как он есть, это обрекать его на противостояние и скатывание ситуации в реакцию. Либо всех в Сибирь, оставляя при себе прихлебателей или неспособных людей, либо менять императора.
Александр… Он лавирует, как легкий парусник между линейными кораблями. Если Александр Павлович станет государем, то изменится лишь одно: парусник станет линкором, но не перестанет описывать те же самые круги вокруг иных кораблей. А нужно не лавировать между, нужно быть флагманом и вести за собой. Он не решительный, замалчивает проблемы, но не решает их.
Как по мне, что единственно, за что стоило уважать Александра, как вероятного монарха, что он не пошел на переговоры с Наполеоном, когда тот был на территории Российской империи. Но спорный вопрос, почему он это не сделал, когда корсиканца выгнали… Хотя… Тут могли быть свои причины, эмоциональные. Прощать Москву или иные преступления Бонапарта было нельзя. Но не этим же руководствовался Александр, когда начинал Заграничный поход. Он хотел войти в зенит славы. А еще и реформы, которые были куцыми, непродуманными и так… игра, а не работа.
Константин… Скотина и подонок в отношении семьи. Да он унижает, вероятно даже и может ударить свою жену. Ведет себя так, что уже за это можно было бы дать по морде великому князю [в реальной истории она чуть сбежала от Константина, используя, как предлог смерть отца, а после похорон отказалась возвращаться, при этом была признанной красавицей. В серьезных флиртах замечена в замужестве не была].
Константин — солдафон? Пока лишь в том ключе, что любит выпивать в офицерской среде, а еще хочет славы полководца. Эти ранние браки, что устроила
Так кого ставить на престол, будь у меня такая возможность? Николаю Павловичу, если что, только два года. Вот его мог бы. Сам бы стал воспитывать, добился бы того, чтобы быть назначенным главным воспитателем Николая.
Ну не Марию же, мать ее, Федоровну садить на трон? Она может мнить себя Екатериной Великой, но оставаться блеклой тенью той императрицы.
— Вы здесь? — сказал Александр, заходя в столовую.
Он был уже в мундире, даже золотисто-рыжие кудряшки были чуть более упорядоченные. Блистательный франт, с неизменно задранным подбородком.
— Что ж, развлекайте меня господин обер-гофмаршал. По воле императора я должен быть при вас, — сказал Александр Павлович и присел на стул.
Я же стоял. От Александра Павловича должно было последовать приглашение присесть, но его долго не было. Уже принесли два капучино, пшеничный хлеб с маслом, один из лакеев держал вторую чашку ароматного напитка, который предназначался мне. Но как его ставить на стол, если я стою?
«Мальчик, ты не понимаешь, что вот прямо сейчас, возможно лишаешься трона в будущем?» — в шутливом тоне думал я.
— Присаживайтесь, прошу! — сказал Александр на французском языке, указывая на стул.
Он все так же сочился внешним лоском и доброжелательностью, но явно за что-то хотел меня проучить. За что?
— Вы, действительно, такой любитель Франции, как о том говорят при дворе? — спросил наследник, явно уличив момент, когда мне будет неудобно говорить.
В этот момент я сделал изрядный глоток все еще горячего напитка и, проглотив его быстро, мог доставить себе некоторые неприятно-болезненные ощущения. Но я сделал это, чуть обжигая горло.
— О, нет, ваше высочество. Слухи преувеличены. Я Россию люблю, — ответил я, не одной лицевой мышцей не показав свое недовольство, либо дискомфорта от проглоченного горячего кофе.
— Не находите, что можно любить Россию, но при этом понимать, что без Англии создать сильное русское государство, сохранить то, что уже есть, невозможно. У нас доходы от торговли с Англией превышают все иные. Нужно в чем-то и уступить своим союзникам, — Александр пристально на меня посмотрел, его взгляд мне показался суровым.
Резкая смена настроения немного обескуражила, но я быстро взял себя в руки и не поддался на такой вот психологический прием резкой сменой настроения.
— А в чем, ваше высочество, вы думали бы уступить? — задал я компрометирующий вопрос.
— В том, что жизненно важно для союзников, но необязательно для России, — отвечал Александр.
Я не стал уточнять. Зная наследника, такие вот обтекаемые формулировки будут звучать настолько часто, чтобы я, в итоге, отстал. Он не скажет, к примеру, что нужно отдать англичанам Мальту, или же уступить Триест, позволив оккупировать его австрийским войскам. Если разобраться, то нашим, якобы, союзникам все это нужно, они не преминули бы забрать все завоевания России. И аппетиты будут расти лишь до тех пор, пока Россия не примет воинственную стойку с пистолетом в одной руке и со шпагой во второй. Это было в прошлом, это есть в настоящем, подобное будет иметь место и в будущем. Тогда не стоит ли становится в боевую стойку раньше, пока еще не добивает «союзническая» артиллерия до Петербурга?