Заговор
Шрифт:
— Ваше величество, я понимаю, что не вовремя, но у меня есть мысли, почему в том числе на меня покушались… — сказал я и стал ждать реакции императора.
— Ну же! — почти выкрикнул он, встал, и начал метаться взад-вперед у подножия лестницы.
— Вот ваше величество, — я извлек из обшлага камзола бумаги и протянул монарху. — Это проект увеличения цен на ряд товаров, которые Англия у нас покупает и от которых она не может отказаться. Вероятно кому-то стало известно, что я готовил такой доклад вашему величеству.
Павел Петрович вырвал у меня бумаги, стал их жадно листать.
— Зерно? — удивился монарх. —
— Ваше величество, в Англии сейчас большое количество беженцев из Ирландии, которая так же отдавала часть своего урожая в Англию. Кроме того, англичане формируют большую армию. Они боятся того, что Наполеон Бонапарт решиться на десант где-нибудь в Шотландии. Флот английский так же не безусловный хозяин морей, а французы контролируют уже немало голландских верфей. Так что армию нужно кормить, беженцев содержать, или просто убивать, делать запасы впрок, потому что много мужчин будут выведены из экономики страны, — подробно объяснял я Павлу свои предложения.
На самом деле, я сомневался, начинать ли войну, пусть и экономическую с Англией. Я не считаю, что у России есть постоянные враги, нет, у каждой страны, а Россия не исключение, есть временные неприятели. Заклеймить кого бы то ни было вечным недругом — это не профессионально. И англичанка пока не так, чтобы сильно гадила России, уж точно меньше, чем в иной истории она это делала позже. И Наполеон не друг России, он соперник. Но… Раз вышло так, что обстоятельства не оставляют мне шансов принимать более взвешенную политику, буду топить линкор под названием «Англия» всерьез.
— Александр, позаботьтесь о нашем обер-гофмаршале! Пусть ныне он будет во дворце. Я усилил охрану, — сказал Павел Петрович, обращаясь к своему сыну и отправился, как мне кажется, искать успокоения у Анны Лопухиной.
Глава 6
Глава 6
Петербург
17 октября 1798 года
— Господин Сперанский, я, безусловно, рад тому обстоятельству, что вы невредимы. Это ужасно, когда в наш просвещенный век могут происходить столь средневековые события, коим вы подверглись, — говорил Александр Павлович. — Вы достойный слуга императора и служитель Отечества.
Его слова растекались елеем, столько участия читалось в интонациях, столь много в словах наследника сочувствия и тревоги, что начинаешь невольно думать, что да, я жертв, а еще такой важный и героический, что… Неподготовленный ум человека, который не знает принципов психологии общения, должен был быстро и безвозвратно утонуть в этих словах, скорбной мине великого князя. Актер. Такими приемами чаще пользуются женщины, когда пристращают к себе мужчин. Хочется ведь слушать, что ты талантлив, особенно, когда нигде более об этом не говорят. Но мне о таком говорили во многих местах, да и читал я Александра.
Так может говорить и дипломат. Такой, какие в этом времени, наверняка, могут многое сделать, когда еще слова, сказанные своим иностранным коллегам что-то значат. В будущем более прожженные люди. Те, кто у власти, они подготовленные, ученые, читают если не все, то многие ужимки, знают и даже классифицируют улыбки, интонации голоса, чуть ли ни каждое движение определяют и используют.
Но это в будущем. А сейчас передо мной предстал молодой мужчина, в каком-то смысле слащавый.
— Я прошу простить меня, ваше высочество, что забираю у вас ваше, несомненно драгоценнейшее время, — сказал я, учтиво поклонившись.
Александр завернул свой красный халат, и потуже затянул пояс на нем, будто во дворце холодно и наследник Российского престола хочет укутаться. Наверняка, он испытывал дичайший дискомфорт от того, что предстал передо мной в таком виде, я бы сказал, интимном. Увидеть монарха в быту — это некий мистицизм, должно быть, которого я не испытываю, но понимаю, что должен.
— Мы с вами заложники слова монарха. Как и все подданные, мы обязаны быть счастливы уже тому, что государь-император уделил нам толику своего внимания, — сказал Александр, чуть отворачивая глаза, будто хотел сбежать.
— Я преисполнен любви к своему императору и Отечеству, благодарен… тем тайным силам, что привели меня во дворец и дали возможность служить верой и правдой, — сказал я и стал изучать реакцию великого князя.
В моих словах прозвучала фраза про тайные силы. Не про Бога, или даже это не была отсылка к античной богине Фортуне, а именно к некоему мистицизму. Я знал, что Александр Павлович увлекается новомодными веяниями про веру в мистику, в существование каких-то духов, неких сил потусторонних. Этим грешен и его отец, да и мать, Мария Федоровна, от них не далеко ушла. Так что посылом про тайные силы я хотел создать психологический триггер, что я свой, доверяй мне!
Но Александр сдержался. Было видно, что он хочет о чем-то спросить, затеять разговор на отрешенные темы, связанные с оккультными практиками, но я не был для него своим. Вообще, складывалось ощущение, что наследник Российской империи несколько меня избегал, если я не сильно преувеличиваю свою значимость. Может, что-то на метафизическом уровне все же есть, такое… ощущение чужой силы, энергетики, которой я, как человек из будущего, несомненно, обладаю.
Наступила неловкая пауза, становившаяся сущей мукой. Я понимал, что должен что-то говорить, но все, что приходило в голову, было неуместным. К примеру, стоило бы отправить наследника одеться. Не может он находиться рядом со мной в халате, это неловкость для нас обоих, а, следовательно, негативные эмоции в общении. Пусть меня такой вид и не так сильно смущал, но это в любом случае, коробит раздражает Александра.
— Господин, обер-гофмаршал, — обратилась ко мне, спускающаяся по лестнице императрица Мария Федоровна. — Если ми и так проснулась, так не испать ли кофе? Того, что, суда по легенде варили монахи-копуцины. Вы распорядитесь? А чераз полчаса мой сын, исполняят волю отца, присоединиться к вам.
Императрица говорила с большим акцентом, чем обычно. Вот она женщина читаемая, в отличие от ее старшего сына, который сложный человек и, наверное, только знания из будущего позволяют мне понимать Александра.