Заговорщица
Шрифт:
Кардинал задохнулся, захрипел и замолк. Леонора, разъяренная и прекрасная, как львица, устремила взор на Фарнезе. В ее взгляде читались и бешенство, и ненависть, и сомнение, и отчаяние. Потом женщина медленно повернулась к Жанне Фурко, стоящей на коленях рядом с крестом.
— Вот наша дочь! — прошептала Леонора. — Жан!.. Жан Фарнезе, вот наша дочь!
— Нет, — ответил кардинал. — Наша дочь там!
И он протянул руку к кресту.
— Вот Виолетта, вот наша девочка!
— Цыганка? Эта презренная цыганка?
— Да. Это наша Виолетта!
Леонора устремила взор к кресту. Руки ее дрожали, неописуемое изумление читалось на лице. Вскоре оно сменилось выражением ужаса.
— Моя дочь?! — пролепетала Леонора. — Правда? Не может быть! Но я узнаю, узнаю мое дитя!.. Помогите, помогите же, надо снять ее с креста! Может, она еще жива… Подожди, доченька моя, подожди… твоя мать сейчас спасет тебя…
Кардинал Фарнезе не двигался с места. Он попытался собрать все силы и сделать хотя бы один шаг, но это ему не удалось. Крик рвался из его груди… но голоса не было… На лице кардинала жили только глаза.
Он смотрел на свою любимую, на свою обожаемую Леонору… Он забыл о кресте, забыл о дочери: Леонора здесь, она говорит с ним, она узнала его!
А мать тем временем кинулась к распятию и приникла к ногам дочери. Она не плакала, не стонала. Речь ее была сбивчивой, слова вырывались из груди толчками, словно кровь из смертельной раны. Леонора целовала маленькие босые ступни Виолетты, посиневшие от стягивавших их веревок. Потом она обхватила столб и с поразительной для столь хрупкого создания силой попыталась вырвать его из земли.
Она то и дело недоуменно и умоляюще оглядывалась на мрачные лица кардиналов, на недвижную Фаусту и повторяла, ничего не понимая в происходящем:
— Помогите же… ради Бога… помогите… она еще жива… я спасу ее… Господа, помогите же матери… я никогда не видела своей дочери, не знала, кто она… Но я люблю ее, так люблю… Подожди, доченька, потерпи еще немного…
Она вновь взялась за врытый в землю столб, но тут силы оставили ее и несчастная Леонора распласталась в пыли… Однако руки ее продолжали обнимать основание креста. Внезапно она приподнялась на колени, возвела глаза к дочери… и снова упала. Дыхание ее прервалось… Цыганка Саизума, женщина в красной маске, была мертва.
Когда кардинал Фарнезе увидел, как его возлюбленная вновь рухнула на землю, он сразу понял, что больше ей не подняться. Он сделал шаг, второй, склонился над мертвым телом Леоноры, взял ее на руки, прижал к груди и тихо произнес:
— Умерла!
И такая горечь и такая ненависть прозвучали в его голосе, что солдаты, вооруженные алебардами и охранявшие трон, попятились, а кардиналы опустили глаза.
Фарнезе поцеловал губы любимой и бережно опустил ее на землю, а затем выхватил кинжал и вскричал, указывая на Фаусту:
— Будь ты проклята! Будь проклята! Я расправлюсь с тобой!
Он хотел броситься к ней, чтобы убить, но ноги опять не послушались его. И вдруг кардинал понял, что жить ему больше незачем, ибо все в нем уже умерло. Тогда он медленно поднял руку с кинжалом и пронзил себе грудь, а потом, собрав остатки сил, обнял свою мертвую возлюбленную… и успокоился рядом с ней навеки…
Жан де Кервилье наконец-то соединился с Леонорой де Монтегю… соединился в смерти!
Кардиналы, присутствовавшие при этом зловещем спектакле, пытались казаться бесстрастными, но на них словно повеяло замогильным холодом. Кое-кто встревоженно поглядывал то на Фаусту, то на кардинала Ровенни. А тот все время озирался и еле слышно шептал:
— Но где же Сикст? Почему его нет? Куда подевался посланник папы?..
Увидев, что Леонора и Фарнезе погибли, Фауста удовлетворенно улыбнулась.
«Отлично! — сказала она себе. — Люблю, когда мои замыслы удаются. Сейчас Моревер приведет сюда остальных, а потом явится Гиз и разделается с ними!»
Фауста неспешно поднялась, и яркие лучи утреннего солнца осветили ее тяжелый, роскошный наряд. Она казалась персонажем из какого-то чудовищного сна — олицетворением могущества абсолютной Власти, безжалостной и бесчеловечной. Можно было подумать, будто в ней воплотился древний Рок, которому не знакомы ни любовь, ни жалость, ни гнев, ни сострадание. Ровным спокойным голосом Фауста произнесла:
— Помолимся же за души этих несчастных и попросим Господа простить предательство кардинала Фарнезе. Всевышний поразил изменника, и так погибнут все те…
Внезапно Фауста замолчала. Губы ее побелели, взгляд остановился. Она смотрела на монастырскую стену шагах в двадцати впереди себя. Потом она вздрогнула, и из груди ее исторгся отчаянный вопль. Фауста выкрикнула всего одно слово, одно имя:
— Пардальян!
В тот же миг шевалье де Пардальян соскочил со стены и оказался в обители. За ним спрыгнул Карл Ангулемский. Пардальян шагнул к Фаусте:
— Мне кажется, сударыня…
Вопль ужаса прервал его речь — это Карл Ангулемский увидел на кресте несчастную Виолетту. Герцог кинулся к своей невесте, а Фауста приказала солдатам:
— Охрана! Схватить обоих.
Шевалье, не обращая внимания на вооруженных людей, продолжал:
— Итак, сударыня, я то и дело застаю вас с поличным прямо на месте преступления, когда вы кого-нибудь убиваете. Так было на улице Сен-Дени, так было на берегу Сены, так было в Шартрском соборе. Правда, я, к счастью, появляюсь вовремя. Вот и сейчас, надеюсь, я не опоздал… Назад, слышите?! — крикнул шевалье солдатам и вытащил шпагу.
Стражники наступали на него. Как раз напротив шевалье оказался кардинал Ровенни. Жан сделал резкий выпад и клинком почти коснулся груди итальянца. Пардальян уже собирался нанести следующий удар, но, пораженный, остановился — Ровенни и не пытался уклониться от острой стали, он застыл перед шевалье в низком поклоне!
Затем Ровенни бросил несколько слов командиру охраны, и солдаты отступили. А кардинал прошептал, обращаясь к Пардальяну:
— Жду ваших приказаний… Скорей!
Что случилось? Каких приказаний? Шевалье ничего не понимал. Он и забыл, что на его руке сияло золотое кольцо, кольцо особой формы, полученное им почти полгода назад на мельнице на холме Сен-Рок от некоего господина Перетти. (Читатель, мы надеемся, помнит, какую услугу оказал тогда наш герой старику, назвавшемуся мельником. )