Заир
Шрифт:
– Я не верю, что это так. Вы прочли мою книгу, вы пришли в магазин, где я раздавал автографы, потому что знали, что я чувствую, и хотели успокоить меня. Сердце мое - в клочьях. Случалось ли вам слышать о Заире?
– Я - мусульманин. Это понятие мне известно.
– Так вот, Эстер занимает все пространство моей жизни. Я думал, что освобожусь от ее присутствия, если опишу все, что чувствую. Теперь для моей любви слова почти не нужны, но ни о чем другом я думать не могу. Прошу вас - я сделаю все, что вы захотите, но только объясните мне, почему она предпочла исчезнуть. Вы сами только что сказали - я ничего не
Это было довольно тяжко - просить любовника моей жены, чтобы помог мне постичь произошедшее. Если бы Михаил не появился неделю назад в магазине, где я подписывал экземпляры своей книги, может, и было бы достаточно той минуты в соборе Витории, когда я принял свою любовь, когда я решил написать "Время раздирать и время сшивать". Судьба, однако, распорядилась иначе - и хватило всего лишь надежды на новую встречу с Эстер, чтобы нарушить шаткое равновесие.
– Давайте поужинаем вместе, - сказал Михаил после долгой паузы.
– Вы и в самом деле ничего не понимаете. Но прошедшая сегодня через мое тело будет великодушна к тебе.
Мы условливаемся о встрече назавтра. На обратном пути я вспоминаю разговор с Эстер - месяца за три до ее исчезновения.
Мы тогда говорили о божественной энергии, проходящей через человеческое тело.
***
– У них и в самом деле теперь другие глаза. Да, в них по-прежнему - страх смерти, но, помимо и поверх страха, - готовность к самопожертвованию. Их жизнь обрела смысл, потому что им теперь есть за что отдавать ее.
– Ты говоришь о солдатах?
– О них. И - еще об одном. Это так ужасно, что я не могу его принять, но и притвориться, будто не вижу, - тоже не могу. Война - это ритуал. Ритуал крови, но также и любви.
– Ты с ума сошла.
– Возможно. Я знавала своих коллег - военных корреспондентов: они ездят из страны в страну, словно обыденность смерти сделалась частью их жизни. Они ничего не боятся, они встречают опасность как солдаты. И это все - ради новостей? Не верю. Они просто уже не могут обойтись без ощущения опасности, без духа приключения, без впрыска адреналина. Один из них - семейный человек, отец троих детей - объяснил мне, что лучше всего он чувствует себя на поле сражения, хотя обожает свою семью и часами готов говорить о жене и детях.
– Для меня это непостижимо. Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, Эстер, но считаю: этот опыт не пойдет тебе на пользу.
– На пользу мне не пойдет жизнь без цели и смысла. А на войне каждый знает, что участвует в чем-то очень важном...
– Присутствует при историческом моменте?
– Да нет, этого недостаточно, чтобы рисковать жизнью. Он возвращается к своей истинной человеческой сути.
– Война?
– Нет. Любовь.
– И ты останешься с ними?
– Думаю, что да.
– Скажи своим шефам в агентстве, что с тебя хватит.
– Не смогу. Это как наркотик. На войне моя жизнь обретает смысл. Там бывает негде вымыться, ешь из солдатского котла, спишь не больше трех часов, а потом просыпаешься от пальбы, там в любую минуту кто-то может бросить гранату... но все это обостряет ощущение жизни. Понимаешь? Ты ежеминутно, ежесекундно ощущаешь, что живешь. Там нет места печали, унынию, сомнениям - ничему нет места, кроме огромной любви к жизни. Ты следишь за моей мыслью?
– Очень внимательно.
–
– И, судя по твоим словам, война помогла тебе ответить на вопрос, который Ганс задавал Фрицу в токийском баре?
– Помогла. Ответ заключен в словах иезуита Тейяра де Шардена, который сказал: "Мы уже подчинили себе энергию ветра, морей, солнца. Но день, когда человек овладеет энергией любви, по значению не уступит открытию огня".
– И ты поняла все это, побывав на войне?
– Не знаю. Но я видела, что, как ни странно, человек на войне счастлив. Мир для него обретает смысл. Я уже говорила тебе: абсолютная власть или самопожертвование придают значение его жизни. Он получает возможность любить без оглядки, без границ, ибо ему нечего терять. Смертельно раненый солдат никогда не скажет врачу: "Спаси меня!" Обычно его последние слова: "Скажите жене и сыну, что я люблю их". В такой отчаянный момент они говорят о любви!
– Выходит, что человек находит смысл жизни только на войне?
– Но мы всегда на войне. Мы ведем постоянную борьбу со смертью, хоть и знаем, что в итоге победа останется за ней. Просто в "вооруженных конфликтах" это предстает более наглядно, но и в мирной, повседневной жизни происходит то же самое. Постоянно чувствовать себя несчастным - непозволительная роскошь.
– И чего же ты хочешь от меня?
– Помощи. А помощь - не в том, чтобы сказать: "Подай заявление об увольнении", ибо это только усилит мою душевную смуту. Мы должны найти способ сделать так, чтобы эта чистая, абсолютная любовь прошла через наше тело и распространилась вокруг. Единственный чело - век, который сумел меня понять, - это мой переводчик: у него случаются настоящие озарения насчет этой энергии, но он, мне кажется, не вполне от мира сего.
– Уж не о Господней ли любви ты говоришь?
– Если человек способен любить своего партнера, не ставя ему условий, не навязывая ограничений, то этим он выражает свою любовь к Богу. Проявляя любовь к Богу, он полюбит своего ближнего. Если полюбит своего ближнего, то будет любить себя. Если будет любить самого себя, все станет на свои места. Изменится ход Истории. Ее не изменят ни политика, ни завоевания, ни теории, ни войны, ибо это всего лишь повторение одного и того же, - того, что мы видим от начала времен. История изменится, когда мы сумеем использовать энергию любви, как используем энергию ветра, моря, атома.